интерес – всматриваясь в его черты, я пытался заметить те мелочи, которые отличают лицо мертвого от лица спящего. Не было тоски, ужаса – только интерес.
А потом умерла моя тетка, сестра матери. Она была молода – с позиций моих детских лет я не видел разницы между ней и матерью, они были похожи друг на друга, обе грузные, мрачные, приземистые и ширококостные – как будто бы природа создала их для многотрудной жизни. Но на самом деле тетка моя дожила всего до двадцати семи лет и сгинула за несколько месяцев, от неведомой болезни, разъевшей ее изнутри.
Жила она в Ярославле, мы целый день ехали на поезде, чтобы успеть на похороны, и всю дорогу мать плакала – то тихонечко, утирая лицо ветхим носовым платком, то забывалась и начинала подвывать, потом спохватывалась и мрачно смотрела в окно. Я пытался как-то ее утешить, но мои слова только ее раздражали. Я говорил: «Что же ты? Она же еще где-то тут, это не насовсем. Там, после смерти, есть что-то еще». А мать отвечала: «Замолчи, что ты в этом понимаешь? Нет там ничего, одна пустота». Мне было десять лет, и у меня не было аргументов спорить с ней.
С древних времен людей и манила, и ужасала Смерть. В годы, о которых и свидетельств почти не осталось, уже существовали тысячи бесстрашных сталкеров, которым было интересно хотя бы немного отодвинуть ее непроницаемую завесу, хотя бы смутную картинку разглядеть – что же там, куда все однажды уходят, откуда нет возврата?
Колебалась тень на стене от свечи в нашем спрятанном в лесу доме, сизый парок поднимался из кружки с почти черным отваром. Колдун тихо рассказывал мне о давно отживших свое странниках, пытавшихся уплыть за Стикс и найти потом дорогу домой. Он читал мне «Одиссею» Гомера, по памяти, не заглядывая в книгу. У Колдуна была особенность: любой текст он запоминал намертво с первого же прочтения, как будто бы кто-то невидимый резцом высекал слова в его памяти.
Он читал мне «Фарсалию» Лукана:
Читал он тихо, монотонно, без выражения, слова бесцветно шелестели, и от этого мне только жутче становилось, но я старался виду не подавать, чтобы не разочаровать Колдуна.
А он рассказывал о древних гримуарах – колдовских книгах Средневековья. «Мюнхенское руководство по некромантии», «Grimorium Verum», «Оккультную философию» Агриппы.
– Если желаешь беседовать с обитателями мира иного, посети перед этой операцией Рождественскую мессу ровно в полночь, и в миг, когда священник поднимет гостию, поклонись три раза и произнеси сурово, вслух, не таясь: «Ad me venite, mortui!» Произнеся эти четыре слова, тотчас же ступай на кладбище и над первой же могилой, которая попадется тебе на глаза, вознеси молитву… Затем преклони колени к земле и обрати взор к востоку и увидишь, что врата солнца открылись. Возьми две кости мертвеца и сложи их крестом…
Мое воображение с детства было живым, слова оно обращало в объемные картинки. Должно быть, со стороны могло показаться, что я дремлю, на самом же деле я был одушевленным вниманием; прикрыв глаза, я сидел напротив колдуна, а сам видел средневековых магов, которые посмели нарушить ход церковной мессы – из любопытства ли, из страха смерти и желания примириться с нею познанием, из жажды могущества ли. Для любого из них такая выходка могла обернуться мучительной смертью – в темные годы таких не щадили. Но все же были эти странники, рисковали, меняли всю жизнь на один-единственный опыт. И конечно, большинство в итоге оставались ни с чем. Если бы врата смерти так просто было бы открыть словами и любой последовательностью действий, если бы для этого существовал точный, как в поваренной книге, рецепт.
– Ни один гримуар на самом деле не скажет тебе, что надо делать в точности, – учил Колдун. – Но имеющий уши да услышит. В практической магии важны даже не те слова, которые ты произносишь, и не те действия, которые совершаешь. А то состояние сознания, в котором находишься. И над этим волшебным особенным состоянием люди десятилетиями работают – каждый по-своему.
