Кто-то в пещеру удаляется, принимает аскезу, обет молчания, и живет так годами, сердце свое слушает. Кто-то, наоборот, считает, что истинную мудрость равновесия можно познать только в будничных обстоятельствах, не вырывая себя из приличной жизни. Мол, легко быть буддой в горном монастыре, но ты попробуй сохранять безмятежность и благодать в своей тесной, пропахшей носками и борщом квартирке, где у тебя под боком опостылевшая жена, мрачная теща и дети-сорванцы. Мертвяки – это прежде всего информация, – говорил Колдун. – Если кто надумал мертвого из могилы поднять да поговорить с ним, не стоит быть излишне эмоциональным. В разговор подобный, если уж кому приспичило его затеять, следует чистым вступать, свободным от чувств и страхов. Это трудно. Этому годами учатся – оставлять эмоции как пальто в гардеробе. Быть бесстрастным, оценивать мир только с точки зрения информации. Единственная эмоция, доступная мертвецу, – тоска глухая. На туман она похожа – мертвяк и плывет по туману этому, выбраться пытается, свет ищет. Твои грусть, страх, печаль, горячее любопытство могут ему светом показаться. Тогда мертвый не отстанет, пока тебя не высосет и не поймет, что ты такая же никчемная, пустая, заплутавшая оболочка, как он сам. Многие некроманты на этом сгорели да сгинули. Глупо искать у мертвых прощения, понимания, дружбы. Только информация. Вот, послушай историю. Жил-был один безумец-чернокнижник, историк по образованию, тихий, рано состарившийся, одинокий, с репутацией безнадежного неудачника. В свои почти сорок он жил с мамой в халупе на окраине города, одни и те же ботинки по десять лет носил, целыми днями сидел, зарывшись в книги. В его комнате стоял затхлый запах книжной пыли, и так было с самого детства. Сначала его мать радовалась – какой спокойный мальчик растет, ни двор его не манит, ни сомнительная дружба, ни посиделки с пивом. А потом начала огорчаться – сыну бы женщину хорошую, пропадает ведь. Только кому он понадобится: общаться толком не умеет, располнел рано, и нет ему достойных собеседников, кроме древних греков. Иногда он зарабатывал на переводах, иногда писал в иностранные журналы статьи, защитил две диссертации, читал публичные лекции в библиотеках. И вот однажды случилось в его жизни фатальное событие: один бельгийский журнал заказал ему материал об истории некромантии. Платили очень хорошо, историк с удовольствием засел за работу, перелопатил горы томов. Это со стороны кажется, что анализ монографий, писем и гримуаров – скучное занятие для усидчивых зануд. Историк же сравнивал свое дело с кладоискательством. Открывая очередной пыльный том, он чувствовал себя капитаном пиратов у штурвала – это и была настоящая жизнь. Перед ним были не буквы и строки, а встающие дыбом мутные воды неведомых морей, с семиглавыми чудищами, драконами и синерукими ундинами. Увлекся он не на шутку – тема оказалась богатая. Мать сначала не обратила внимание. Ну, сидит над книгами ночами и сидит, как будто бы он так не делал всю сознательную жизнь. Потом заметила – в комнате сына странные предметы появляться начали. Кости какие-то. Спросила: «Сынок, что это?» Тот мрачно отмахнулся – просто на рынке кость коровью подобрал, для вдохновения. Свечи появились, черные покрывала. Все чаще сын начал из дома уходить ближе к ночи. Мать сначала надеялась – женщина появилась все-таки. Тем более, сын изменился – появилась в нем будто жажда жить, похудел он даже, начал гладко бриться, гладить рубашки. Сон, правда, потерял совсем и аппетит, но такое с ним и раньше случалось, когда в книги свои погружался с головой. Но однажды к ней заглянула соседка – местная сплетница, противная баба, которая всюду нос свой сунуть норовила. «Твой-то, похоже, с ума спятил, – чуть ли не с порога начала. – Ты знаешь, что он по ночам по кладбищу шляется?» – «А тебе-то какое дело, где хочет, там и шляется», – защитила сына женщина. «Смотри, как бы беды не случилось. Сам тощий, глаза горят. Я сто раз уже видела. Даже пошла за ним однажды, любопытство меня разобрало». – «Как бы с тобой беды из-за любопытства твоего однажды не произошло. Следить за Сашей моим удумала, еще и мне рассказывает, ни стыда ни совести». – «На могилку сядет, на землю брюками чистыми. Дождь не дождь, всё равно ему. И бормочет. А меня увидел, так и завопил: “Сгинь, сгинь, убирайся отсюда, пока жива!”» – не обращая внимание на неприязнь, продолжила соседка. Она сама правдорубкой себя всю жизнь считала и даже гордо выпячивала эту неприятную свою особенность – всё, что ей угодно, в глаза лепить. Соседка ушла, а впечатление тяжелое от разговора осталось. Женщина ведь и сама давно чувствовала – что-то странное с сыном происходит, неприятное что-то. Грубить начал ей впервые в жизни. Раздражаться от любого невинного вопроса. На дверь своей комнаты зачем- то повесил замок, даже будучи подростком, от нее не запирался. Не было у него от матери секретов, да и не полезла бы никогда она в его бумаги, и не поняла бы ничего, и святость его пространства соблюдала. А теперь запирал комнату уходя, даже убираться ей не позволял. Однажды он был в душе, а она просочилась с тряпочкой для пыли – хоть по верхам пройтись, совсем ведь грязью зарос. Комната изменилась – раньше тут были книги да сваленная в кучи одежда, а теперь деревяшки появились какие-то, гвозди ржавые, а в центре стола стоял ящик, не пойми чем набитый. Она его отодвинуть попыталась, пыль стереть, а сын в эту минуту и вошел, да так орать на нее принялся, что она потом целый час в ванной отсиживалась, плакала от обиды. «Никогда не смей трогать мои вещи!» – орал сын, и лицо его раскраснелось от гнева. А раньше она и голоса его громкого никогда не слышала, он все больше шелестел, слова выдавал неохотно. Шло время, и смутная догадка пришла ей в голову, хотя казалась эта мысль безумной до нереальности. Но это были девяностые, самое начало, информационное пространство города полнилось мистическими историями и выдуманными байками, газеты о «непознанном» издавались миллионными тиражами, и бабки во дворах на лавочках сплетничали
Вы читаете Старое кладбище
×