воскрес, и тут, в гробу, его нету. И уже не будет. Известите об этом народ и идите на гору. Где его и узреете!'
Так и вышло. На горе Христос объявился народу во плоти. И благословил его со словами: 'Мне дана абсолютная власть на небе и на земле. И пусть об этом узнают все народы. И все народы пусть отныне следуют мне. А я пребуду с вами до скончания мира!'
Так опять и вышло: с тех пор Иисус и правит этим миром.
68. Христос отказался бы стать христианином…
Последнюю фразу Чиаурели сразу же отредактировал:
– Тем миром, – и кивнул на Мишель.
– И всё? – удивился Мао после паузы. – Больсе ницего?
– Не совсем, – растерялся Миша. – Христос обещал, что вернётся. Ещё раз!
– Все обесцают! – вспомнил Мао. – Мой папа тозе обесцал. Но потом забыл, цто обесцал. Он обесцал вернуться, цтобы проверить – послусался я его или не послусался. А Иисус зацем обесцал? – и хихикнул. – С какой целью?
Ответила Мишель:
– С другой, чем ваш папа. Иисус – когда вернётся – спустит на землю царство небесное.
– Вот этого я как раз не понимаю! – улыбался Мао, как если бы хорошо понимал. – Цто такое это царство?
– Я же сказал! – обиделся Миша. – Это мир, справедливость и изобилие! – и посмотрел на меня.
Мао тоже посмотрел на меня. И тоже обиженно. А потом пожаловался. Не понимаю, мол, почему это царство до сих пор именуют Небесным. Несмотря на то, что оно уже привилось к земле.
Вместо того, чтобы ответить, я повернулся к шахтёру.
Когда Миша начал рассказывать об Учителе, стрелки в польском паху лежали в широком разлёте пригвождённых рук. Теперь, через полчаса, сойдясь воедино, они предвосхитили иное – слияние в пространстве минут и часов. Как только – вслед за этим знаком – я почувствовал прибытие майора Паписмедова, на письменном столе треснули два звонка.
Орлов был краток и сух: все в сборе. Зато Валечка волновалась. Майор, мол, – 'видать, тот самый', – уже заявился. Даже объявил фамилию. Странную. И, хотя сам выглядит странно, глаза очень знакомые.
Я постоял молча, а потом вернулся в кресло. Захотелось вдруг разговориться, но вместо этого я снова посмотрел на часы.
Мао перехватил мой взгляд и сказал, что я прав: часы остановились. После того, как он задал мне вопрос о царстве, прошло, мол, много минут, но стрелки не разлепились.
Я испугался. 'Остановились?!' Разговорился, однако, я не с собой. С китайцем:
– Раньше, товарищ Мао, до изобретения часов, время пугало человека. Оно состояло не из минут и часов, как теперь, когда их можно копить или транжирить. Время было как сплошное облако, обвалявшее землю. Словно хлебные крошки – киевскую котлету. Которую вы невзлюбили, как и другие наши блюда… И люди на земле сидели и ждали – пока оно рассеется. Не блюдо, а время. Прошлое было тогда частью настоящего. Люди жили совместно с предками…
Миша с француженкой переглянулись. Вспомнили, видимо, что у меня полиартрит. А Мао пожаловался Ши Чжэ. По-китайски.
– Товарищ Мао, товарис Си Цзе перевёл вам, наверно, правильно, – произнёс я и выбрался из кресла. – Это я виноват: ответил не на тот вопрос. Но этот вопрос очень важен. Без него на ваш не ответишь.
Мао кивнул тыквой.
– Часы разбили облако на клочки – минуты и секунды. Но спокойней не стало. Сейчас все думают, что если что-нибудь случилось, – это случилось и прошло. Навсегда. Что сейчас уже другой клочок облака. И что прошлое не должно пугать. Но эта мысль пугает другим – что всё навсегда проходит. И всё всегда изменяется. И что положиться не на что…
Мишель беспокойно озиралась по сторонам. Силилась понять услышанное.
– Я вас понимаю, – сказал Мао. – Но проблему со временем хоросо ресили индусы: ницего не меняется, а конец всему наступит церез триста миллионов лет.
– Они плохо решили, – мотнул я головой. – Потому что – получается – всё равно считали время. Боялись его. Жизнь и смерть нельзя измерять временем. Надо – правильными и неправильными действиями. Поэтому – что касается Небесного Царства, которое, товарищ Мао, по-вашему, уже на земле, ибо и вы на земле, – то оно ещё на небе.
Я улыбнулся и добавил:
– Честное слово! А будет на земле не раньше, чем туда допустят каждого. Так говорил Учитель. Допустят же после великой чистки, разрушений и страшного суда. Когда на землю падут звёзды.
Я выдержал паузу, во время которой стряхнул с рукава трубочный пепел:
– И тогда всей землёй будет руководить сам бог. Лично. И только один. Так говорил Учитель.
Все уже стояли на ногах. Мао поднялся – когда дослушал.
– Присли узе гости? – спросил он, думая о другом.
– Пришли, – кивнул я, пропустив к выходу сперва Мишель. – А если Царство Небесное существует только в одном уголке земли, – взял я Мао под руку, – земля продолжает гнить. Ессеи, из которых вышел Учитель, жили чисто. Единственный народ, который даже не рожал. Размножался за счёт новобранцев. И своим примером вызывал у других народов раскаяние. Но дальше у этих народов не шло. Пока не пришёл Учитель. Хотя не спас и он. Наоборот, после его прихода уничтожили и ессеев. А в конце распяли даже его учение.
– Вот это очень верно, товарищ Сталин! – обернулась Мишель. – Современная церковь…
Я прервал её:
– Если бы Христос ещё раз воскрес, как обещал, он бы отказался стать христианином.
– Очень, очень верно, товарищ Сталин!
– Знаю… – буркнул я, подталкивая француженку к гостиной. – А сегодня христиане – если бы Христос ещё раз воскрес – распяли бы его без суда. Или – наоборот – народ не удостоил бы его никакого внимания. Даже не накормили бы.
У самой двери Мишель остановилась и взглянула на Чиаурели. Испугалась услышанного. Ибо сама она, видимо, накормить Христа не отказалась бы.
Я сказал ещё несколько слов. Для Мао:
– И никто бы никогда не понял, кто прав, он или народ, – и, улыбнувшись, добавил. – Особенно если наш Лаврентий проверил бы не только народ, но и Учителя.
Чиаурели рассмеялся, но Мао, видимо, думал о своём:
– Если бы Иисус не воскрес, – признался он ему, – васа легенда была бы историей неврастеника и самоубийцы.
– Если б не воскрес, не было б и легенды! – ответил Миша.
– Молодец! – пнул я его трубкой в плечо. – Если б не воскрес, не было б ни Христа, ни христианства.
Мишель была уже у другой двери, в гостиную, откуда доносились громкие голоса. Услышала, однако, мой:
– Товарищ Сталин, – и взялась за дверную ручку, – а вы знаете что сказал Поль?
– Поль? Который певец?
– Нет, который святой. Основатель церкви. Если, говорит, Христос не воскрес, то вера наша напрасная!
– Знаю и это, – хмыкнул я. – Сам говорил.
