лопатки. Она же, хохоча и потрясая над головой кулаками, дёрнула за ним. Зеваки стали разбредаться, некоторые кричали и улюлюкали им вслед. Вальдемар, тихо посмеиваясь, убирал в свои маленькие коробочки новую горсточку драгоценных варганов.
Дети, сущие дети.
– Да уж, – словно отвечая на мои мысли, задумчиво произнёс мастер, глядя куда-то вдаль.
В голове у меня прояснилось, ноги держали твёрже. Я огляделась. Кругом были люди, большая вытоптанная поляна кипела и дышала людьми. Где-то в стороне со сцены рвались странные, рычащие, ритмичные звуки какой-то непонятной музыки.
И где-то здесь Ём.
И я здесь только ради него.
Я двинулась к сцене. Я уже разобрала, что странные звуки – это тоже варганы, куда тут без них. Кто-то отжигал в микрофон, яростно и бойко. Усиленный колонками грубый, плотный звук инструмента не походил ни на что, к чему привыкло ухо. Все, кто попадал в поле действия этого звука, как намагниченные, стягивались к сцене. Чем ближе к ней было, тем больше мне приходилось проталкиваться. Я уже видела, что там, перед микрофонами, сидели двое парней, и одного из них узнала: тот самый, бородатый, с острым носом и хитрыми, колючими глазами – Толян из подвального магазинчика. Второй был похож на него, такой же бородатый, но покрепче в кости и пошире. Оба босые, одеты в светлые холщовые рубахи, они хотели походить на языческих волхвов, а то, что делали на своих варганах, звучало как боевой транс: так древние воины, накурившись нужных трав, плясали и прыгали под схожие звуки у костра, перед тем как напасть на соседнее становище, и тела их потом не чуяли усталости, боли и ран, а стрелы они вынимали из себя с мясом, не морщась. Жуткая музыка, страшная музыка. И что-то такое она будила в людях: чем ближе к сцене, тем более они впадали в это агрессивное, бездумное состояние, а у самых ног музыкантов прыгали и болтали безвольными руками и патлатыми головами – как те, древние, у костра. Прав Яр: люди не меняются. За столько веков ни капельки не изменились.
– Мега Дао! – провозгласил кто-то в микрофон, когда варганы смолкли. Под сценой глухо и радостно загудело, а парни сменили инструменты, переглянулись и начали снова, что-то очень похожее, разве что в новой тональности. Я решила, что мне пора уходить.
И тут увидела Ёма.
Он стоял рядом со сценой, чуть позади неё, за гигантским чёрным блоком монитора, и прижимал к уху телефон.
Он был весь в белом – свободная рубаха, перепоясанная красным поясом, и светлые его волосы сияли от этой белизны.
Я остановилась и смотрела на него, в пяти шагах, почти забыв, ради чего я здесь. Светлая, тихая радость плескалась в душе, или что там у нас вместо этого органа, вся муть и тревога, вся жуть пережитой ночи стекали с меня, как вода, и я подумала, что даже если он не совершенномудрый, это абсолютно неважно: для меня он – свет, сам светом став.
Он поднял глаза, заметил меня, и лицо его преобразилось. Он быстро нажал отбой, подскочил ко мне в два шага, сгрёб и объятьях и расцеловал.
Я висела в его руках, как рваная кукла. Я совсем не ожидала такой реакции.
– Славка! Ярославка! Ты приехала! Счастье моё, как я рад!
Я болтала ногами и пищала, чтобы он поставил меня на землю. Так растерялась, что больше ничего сказать не могла. Не про катафалк же ему говорить и не про то, как я сюда добиралась, только ради того, чтобы он меня сейчас вот так в воздухе замотал.
Наконец он отцепился, отстранился и вгляделся в мое лицо. Он и правда был счастлив. Лес мой, на меня ещё никто и никогда не смотрел с такой радостью и такой… таким… Нет, я не знаю, как называется у людей это чувство. Но с чего? Почему? Кто я ему? Дух ведь только, морок, трава.
– Можно я тебя буду звать Руся? – спросил он.
– Это ещё почему?
– Ну как? Ярослава, Яруся – Руся. Славой мне не нравится, Слава – это что-то слишком затасканное. А вот Руся…
– Назови хоть горшком…
– Ты чего такая?
– Какая?
– Никакая. Пойдём ко мне, а то здесь шумно.
Тут и впрямь было ужасно шумно: варганисты не умолкали, гнали без остановок. Их ритмы начинали вколачиваться в голову.
Ём развернулся и пошёл куда-то за сцену, увлекая меня.
