Поневоле поверишь. Замирая, она взяла зеркало, которое принесла Наташка, осмотрела шею, локтевые сгибы, улыбнулась. Все можно объяснить научно. Организм требует дофамина, который вырабатывается на Артура. А вот хрен тебе, а не доза!
Ната кусала губу, будто хотела что-то сказать, и наконец не выдержала:
— Знаешь, что мне кажется. Что твой Артур не простой человек тебе надо к бабке сходить.
Марина фыркнула.
— У меня нет лишних денег, сама справлюсь…
А ведь он предупреждал, что с ним связываться опасно. Что он имел в виду: свое темное прошлое или…
— Есть у меня одна знакомая, очень хорошая знакомая, которая не возьмет денег, просто посмотрит. Я бы на твоем месте…
— Не сейчас. А домой к себе мошенников не пущу.
Марина поймала себя на мысли, что понемногу здравый смысл капитулирует и она готова поверить во что угодно, отдать все свои сбережения хотя бы за надежду, что кто-то оборвет зависимость. Наташка включила музыку на телефоне, где играла одна из ее любимых песен. Марина и раньше ее слышала, но считала бредом, ныне же давно известные слова отозвались в ее душе по- новому.
— Да уж, и в Вельзевула поверишь, — пробормотала она, отмечая, что не все в этой песне — вымысел.
А что, если в ней есть доля истины, и Марина понемногу меняется, потому и не помнит прошлой ночи? Наташка вроде была рядом, но вдруг спала? Невольно Марина посмотрела на свои пальцы, сама не зная, что рассчитывала увидеть. Каждую ночь она будет терять по частице себя, как Оливия, как Катя, она не превратится в вампира или оборотня, но от нее ничего не останется, только оболочка, имитирующая живого человека…
— Ты завтра на работу не ходи, — посоветовала Наташка, — врач тебе больничный выписал, вот он. — Она накрыла рукой белый лист на столике рядом со стаканом и таблетками.
Марина подумала о том, что во вторник у нее запланировано интервью, это значит, можно выспаться (если шерсть и клыки расти не начнут), пойти в ресторан и побеседовать с Кречетом ближе к вечеру. Голова кружиться перестала, появилась жажда деятельности. Захотелось пойти туда прямо сейчас, увидеть кабинки, стилизованные под столетние дубы, в стволах которых стоят столики, послушать великолепный блюз, выпить вина, сесть на то самое место…
Тьфу ты, опять! Вообще не следует туда ходить, бередить раны. Но ведь надо! Тампошка одобрил план на неделю. Марина принялась продумывать интервью, но это оказалось неожиданно тяжело.
Мысли начали путаться, и Марина сама не заметила, как заснула.
Очнулась она утром, разбитая и тяжелая. Сил встать с кровати не было, проклятая слабость никуда не делась, возбуждение, овладевшее ею предыдущим вечером, исчезло без следа, оставив свинцовую уверенность: ничего нельзя сделать. Хоть ты лопни, хоть ты тресни, хоть выйди из дома и отправься брать интервью — это будут жалкие потуги на существование, а не жизнь. Имитация, безвкусная, как безалкогольное пиво.
Марина лежала в постели, свернувшись клубком, смотрела прямо перед собой на смятую простыню и твердила про себя: надо вставать. Пора уже встать.
Засесть дома — значит, круглосуточно жалеть себя, дойти до нервного истощения. Выйти, заняться работой — шанс.
Новых тем для интервью не выдумать, одобренный Тампошкой план не обойти. А кстати, предупредил кто-нибудь коллег о болезни Марины? Должно быть. По-хорошему, надо было позвонить в издательство, но при мысли о грядущем диалоге Марине сделалось дурно.
Нет, лучше просто поехать, взять интервью, скинуть его Тампошке — пусть наслаждается. И заодно приписать: я-де на больничном, не ждите.
