души. Безжизненный труп!
– Так климы могут… умирать? – ахнула София.
– Возможно. До конца это не выяснено. При всех своих продвинутых искусствах, жители Энкефалонских эпох так и не поняли, что же произошло. Они могли лишь наблюдать за случившимся. Так вот, какого рода энергия ни одушевляла клим, ее там не осталось. Не удавалось уловить никаких признаков разума. Соответственно, все, что там было живого, зачахло и умерло. Тогда-то и создали Лигу, – довершил он свой рассказ. – Ее вызвало к жизни осознание: пока человечество не обладает всей полнотой необходимых познаний, древним может быть нанесен непоправимый ущерб.
– Но тогда, – София припомнила, с чего начался разговор, – здесь-то что происходит?
Златопрут и Рен переглянулись.
– Не знаю, – сказала наконец Вещая. – Когда в самом сердце Папских государств я столкнулась с Темной эпохой, меня привел в полное недоумение клим, по всей видимости не наделенный сознанием. Тогда я не знала того, что мне известно теперь. Кроме этого, здесь совсем иная картина. Я никогда…
– Просто расскажи, что ты почувствовала, – подсказал Эррол.
– Я пыталась уловить голос древнего с минуты прибытия в гавань, но так ничего и не услышала. Я сначала решила, что это из-за Нового Орлеана с его скyченным населением. Такой человеческий муравейник!.. Но теперь, вдали от города, должна же я была хоть что-то услышать? Увы, и здесь лишь тишина…
София попробовала представить, чтo из этого могло вытекать. Голова немедленно пошла крyгом.
– Такое на Новом Западе случалось когда-нибудь? – спросила она.
Златопрут покачала головой:
– Ни единого раза. И ведь этого древнего я очень хорошо знаю – это мой дом! Я с рождения привыкла с ним говорить! Никогда прежде я не сталкивалась с молчанием…
Она отвернулась, пряча лицо. Уставилась в окно.
Все невольно проследили направление ее взгляда. Довольно-таки однообразный пейзаж Нового Акана казался сплющенным под тяжестью неизменных облаков-наковален. Внутри них неторопливо перемещалось пятно темноты, будто в облачной толще огромная змея прокладывала себе путь.
Эррол нарушил молчание:
– А Сенека что говорит?
Златопрут резко выпрямилась, глаза вспыхнули надеждой:
– Как же я не додумалась его спросить!
Эррол, не мудрствуя лукаво, принес сокола, оставленного дремать под клобучком в соседнем купе. Сенека с несчастным видом обвел взглядом троих путешественников, однако без возражений пересел на руку Вещей.
Златопрут что-то тихо шепнула ему. Сенека не издал ни звука, лишь повел головой вперед и назад, словно обдумывая вопрос. Эррол, Рен и София замерли в ожидании.
Наконец лицо Златопрут прояснилось.
– Сенека слышит его, – сказала она.
Рен выдохнул с немыслимым облегчением:
– Что же он говорит?
– Ничего. Он не подает голоса, но Сенека чувствует что-то. Словно судорогу страха в груди… Это намеренное молчание!
– Думается мне, оно не к добру, – пробормотал Эррол.
– Можно было ждать худшего, – отозвался Рен.
– Скажем так: все очень тревожно. – Златопрут гладила перья Сенеки. – Представить не могу, чтo способно вызвать такой испуг, что древний даже отказывается говорить? Но соглашусь с Реном: лучше уж молчание, чем гибель сознания!
– Этот страх относится к чему-то определенному? – спросила София.
– Он приурочен к какому-то месту. Где именно, Сенека не может сказать. Где-то далеко на севере…
– Это начинает менять дело, – нахмурился Рен. – Я уже собрался вернуться в Новый Орлеан, но теперь сомневаюсь…
– Что ты заподозрил? – спросил Эррол.
Рен и Златопрут обменялись взглядами.
– Нельзя исключать возможности, что произошло вмешательство извне, – проговорил Рен. – Похоже, к делу приложил руку кто- то из Энкефалонских эпох.
