противогазе что-то другое было нельзя.
В голову и ссутуленную спину припекало. Жутко хотелось пить, ожог на челюсти пульсировал. Это была изнуряющая, цепляющая за каждый нерв острым коготком боль. Степан не просил о снисхождении, может, так его проверяли. Может, это был особый казарменный юмор. Вон как поглядывает на него то один боец, то другой, а Лучко вообще откровенно зубы скалит. Может, казаки ожидали, что он заноет. Более того – были уверены, что он начнет хныкать. Но ему уже давно все стало безразлично. Он очень устал. Мир за очками противогаза подернулся туманом, и это происходило не из-за запотевших стекол.
Вокруг были знакомые с младенчества места.
Сначала грунтовая дорога тянулась между колхозными полями, заросшими двухметровыми сухими сорняками, потом дебри амброзии расступились, прижались к земле, и стали видны попавшие под обстрел дома околицы и расплавленная трансформаторная будка. Оборванные провода свисали со столбов до земли, их густо оплели цепкие плющи и хмель. Попавшие под воздействие энергоизлучения деревья зачахли. Под покосившимся забором валялась пара гнилых ведер – это все, что осталось от Маруськи Милиционерши, которая как раз отправилась по воду, когда в небе над селом появился летательный аппарат нелюдей.
У сел, отмеченных посещением пришлых, особая тягостная аура. Только ощущалась она вблизи покинутых жилищ и заброшенных огородов. Над Каменкой теперь даже солнце вроде светило тусклее. За окнами домов клубился сумрак. Вечно казалось, что кто-то украдкой выглядывает из проемов.
А отойдешь на полкилометра – и будто камень с души свалится, тревога и страх забывались, точно потерявший поутру жизнь кошмарный сон. Возвращалась уверенность, что ничего пугающего и опасного в брошенном месте нет и быть не может. И снова шли туда мальчишки за керосином и соляркой, за спичками и консервами, за книгами и забытыми во время бегства личными вещами, выполняя поручения взрослых или по собственной воле.
…Они проехали по Сельской улице, возле клуба, окруженного молодыми елями, свернули к стадиону. Пересекли футбольное поле, на котором прошла половина детства Степки, наискось. Поднялись по горке, на которой зимой детвора каталась на санках, а летом – на велосипедах. Дальше копыта лошадей застучали по растрескавшемуся асфальту Колосковой улицы. Из трещин торчали сухие ломкие стебли порея.
Мимо автобусной остановки с доской объявлений и длинной скамейкой под навесом, возле которой частенько собиралась шпана, чтобы пострелять «сиги» и мелочь у идущих в магазин односельчан. Мимо колодца, в окружающих его лужах до сих пор стояла зеленая вода. Мимо разграбленного магазина «Райпотребсоюза» по асфальту, усеянному битым стеклом и поломанными пластмассовыми ящиками.
Степка покачнулся в седле. Отряд проезжал мимо его старого дома. Двускатная шиферная крыша потемнела и потрескалась, просела пристроенная веранда, двор густо зарос спорышом. Плоские крыши сарая и летней кухни обжили порей и лебеда. На скамеечке возле крыльца сидел умерший от костянки красноармеец и пристально глядел на проезжающих мимо дома всадников. На пергаментном, высушенном, как у мумии, лице живыми остались лишь ярко-желтые глаза. Рука, похожая на корявую ветку, поглаживала ствольную коробку прислоненного к стене автомата.
Степан бросил взгляд на своих спутников. Казаки не замечали похожего на скелет соглядатая. Они ехали, будто нарочно не глядя в его сторону. Все молчали, казалось, будто бойцы Старого Режима спят с открытыми глазами. Их движения были плавными и почти незаметными, никто не поправлял оружие, не поигрывал нагайкой, не оборачивался.
Взгляд мертвеца обжигал холодом. Красноречивее слов он говорил, что всаднику что-то нужно. Не просто так изъеденный костянкой труп покинул степь, где ковром ему служил густой ковыль, и пришел в брошенное село. Не просто так он не может найти покой.
– Четыре-семь-три-один, четыре-четыре-четыре-пять, – прошептал Степка, и голос, искаженный маской противогаза, зазвучал, словно хриплое воронье карканье.
Красноармеец распахнул полный мелких кривых зубов безгубый рот. В тишине над крышами, над неподвижными кронами, над пустырями, заваленными ржавьем, разнесся его пронзительный птичий крик.
…Жилые дома закончились, по обе стороны дороги теперь тянулись жиденькие молодые лесополосы. Пожилой казак решил срезать путь, поэтому отряд сначала свернул на грунтовку, а потом – в чисто поле. Они проехали через межу, на которой ничего не хотело расти, кроме чахлых кустиков полыни, позволили коням напиться в заросшем тиной ставке. Прошли по краю заросшего амброзией угодья, снова пересекли лесополосу и оказались на пустынном шоссе, ведущем из Ростова к молодому и бурно развивавшемуся накануне вторжения городку Волгодонску.
Этот путь тоже был хорошо знаком Степану. После того как он закончил каменскую начальную школу, в пятый класс приходилось ездить на автобусе в соседнее село Трудовое. Когда автобус по каким-то причинам не приходил, мамка заставляла добираться в
