откажется.
– Ты, Каламакс, искуснейший из наших чародеев, мудрец наипервейший и советник ревностный и верный. За службу добрую тебе мы благодарны, но знай заранее – коль Аурина не убережешь, то злую участь с ним разделишь и в силах колдовских спасенья не найдешь.
– О государь, когда б мой замысел неверен был, я с жизнью сам расстался бы охотно.
– Тогда готовь защитные заклятья и приведи к нам Аурина с Феррином.
Локк выступил из-за колонн. Западные галереи театра скрывались за масками теней, но беспощадные лучи полуденного солнца заливали подмостки жаром. Алондо вышел с противоположной стороны сцены и встретил Локка посредине, перед Джасмером и Сильваном. Репетиция продолжалась.
День за днем, действие за действием, на сцене разворачивалась трагедия, в которой своевластные боги управляли жизнью Салерия II и его придворных. Джасмер Монкрейн, придавая спектаклю нужную, ему одному ведомую форму, то забегал вперед, то возвращался в прошлое, менял роли и актеров, место действия и обстановку, ко всеобщему недовольству, заставлял бесконечно повторять одно и то же и наконец, удовлетворенный достигнутым, объявил, что пора наносить последние штрихи.
Для Локка дни слились в бесконечную полосу раздражения. Булидаци неотступно следовал по пятам за Сабетой, а Локку приходилось играть роль, не приносившую ему ни малейшего удовлетворения. Впрочем, актерское мастерство оказалось весьма схожим с лицедейством, которому Благородных Каналий учил Цеппи. Сложись обстоятельства иначе, Локк с удовольствием осваивал бы новое искусство, но теперь, глядя, как Алондо берет Сабету за руку, или приобнимает ее за плечи, или сливается с ней в притворном поцелуе, он накрепко затвердил лишь одно: для тех, кто несчастен, время ползет медленнее улитки.
– Лукацо, вы не в духе, – негромко заметил Булидаци однажды вечером, когда утомленные актеры возвращались домой; барон, хоть и старательно изображал простолюдина, предпочитал ездить верхом. Вот и сейчас он спешился и, ведя коня в поводу, пошел рядом с Локком. – Сегодня вы свои реплики перепутали… В чем дело?
– Видите ли, Дженнаро… – Локк, донельзя утомленный и бесконечными репетициями, и безоблачным эспарским небом, и вездесущей пылью, неожиданно признался Булидаци: – Я надеялся сыграть Аурина. – Впрочем, он тут же опомнился и, чтобы барон не заподозрил его в желании быть поближе к Сабете, поспешно добавил: – Я к этой роли всю дорогу готовился. Она мне гораздо больше нравится. В роли Феррина мне… неловко.
– Похоже, у нас с вами вкусы совпадают, – с наглой ухмылкой заявил Булидаци.
«Только в одном», – мрачно подумал Локк, отгоняя назойливые мысли о кровавой расправе со знатными особами.
– Нет, правда, роль Аурина вам больше подходит, – продолжил барон. – Феррин должен быть старше и сильнее, держать себя с большей уверенностью, вот как Алондо… Уж простите за откровенность. Хотя, должен признать, он бы с радостью обменял свой рост и силу на ваше состояние и знатность рода.
– Да уж, – пробормотал Локк.
– Не огорчайтесь, любезный кузен. Как говорят в народе, выше нос, а? – Булидаци огляделся и, убедившись, что их никто не подслушивает, сказал: – Удача переменчива. Взять вот хоть вашего лакея, Жованно. Одним богам ведомо, чем он эту темнокожую красотку зацепил, костюмершу вашу. Я ее давно приметил – ну, разумеется, не для серьезных отношений, но в постели она, должно быть, горячая штучка.
– Жованно только с виду прост, – с притворной небрежностью произнес Локк.
– А, видно, у него клинок знатный, – понимающе промолвил Булидаци. – Правду говорят, что такие увальни немалые достоинства в штанах прячут… Но, в общем, я не об этом. Как там наша любезная Верена?
– Вы же сами видели ее на сцене.
Действительно, Сабету невозможно было не заметить: ее актерское мастерство превосходило ограниченные способности остальных Благородных Каналий, а вдобавок она блистала красотой и чувственностью. Даже Шанталь была вынуждена признать, что с ролью Верена справилась великолепно.
– О да, безусловно. Меня другое больше беспокоит – вечером, в редкие часы отдыха, ей наверняка прискучило прозябать на постоялом дворе. Видите ли, прибедняться я и сам не прочь, но при первой возможности возвращаюсь к привычной роскоши. А Верене давно пора нежиться на пуховых перинах под шелковыми простынями. Ванну принять. Поужинать как полагается. Да и вообще… Вы не могли бы ей намекнуть, что мой особняк – целиком и полностью в ее распоряжении?
– Мог бы.
– А я мог бы замолвить словечко Монкрейну… о необходимости изменить распределение ролей.
– Нет, Дженнаро, это бесполезно… По-моему, Монкрейна уже не переубедить.
