В десять часов утра Джасмер Монкрейн выглядел изрядно помятым, Сильван еще не принял человеческий облик, Эшак всем своим видом молил о скорой смерти, а Берт и Шанталь, нетвердо держась на ногах, привалились друг к другу. Один Алондо глядел бодрячком, хотя вчера пил больше всех.
Актеры собрались в обеденном зале таверны, откуда Благородные Канальи целый час выгоняли заядлых выпивох, шлюх, всевозможных лизоблюдов, зевак и прочих посетителей. Статистов отправили в «Старую жемчужину», а двери таверны заперли на засов, в надежде что хотя бы несколько минут труппу больше никто не потревожит.
Каморрцы и Дженора выстроились в ряд перед столом, на котором лежал здоровенный сверток, накрытый холстиной и источающий приторный аромат роз.
– Нам необходимо срочно обсудить поведение нашего благородного покровителя, – начала Сабета.
– А что он там еще вытворил? Велел всем благоухать, как розовый куст? – язвительно осведомился Монкрейн. – Фу, здесь и так дышать нечем.
– Мы вам сейчас кое-что покажем, – дрогнувшим голосом сказала Дженора.
– Поклянитесь самой страшной клятвой, что не станете орать или визжать, – предупредил всех Локк. – Нам всем грозит смертельная опасность.
– Ну чего ты заранее жуть нагнетаешь? – зевая, спросила Шанталь. – До представления еще далеко. Что случилось-то?
Локк, у которого внезапно пересохло горло, отрывисто кивнул и отступил в сторону. Жан и братья Санца встали у дверей, а Локк рывком сдернул холстину с трупа на столе.
В зале воцарилось ужасающее, мертвенное молчание. Гримасам, одна за другой сменяющимся на лице Монкрейна, позавидовал бы даже самый прославленный актер.
Эшак, стремглав метнувшись в угол зала, оперся руками о стену и шумно блеванул.
– Что вы наделали? – прошептал Монкрейн. – О боги… вы нас уничтожили. Проклятые каморрцы… убийцы…
– Они не виноваты… – Дженора страдальчески заломила руки. – Это случайность…
– Случайность? Он что, сам себя невзначай заколол?
– Он напился и хотел изнасиловать Дженору, – объяснила Сабета. – А она дала ему отпор.
– Ты дала ему отпор?! – ошарашенно пробормотал Монкрейн, с ужасом глядя на Дженору. – Ах ты, мразь безмозглая, ты же нас всех под виселицу подвела! Тебе жалко было его ублажить? Глядишь, и сама удовольствие бы получила, сука!
Сабета гневно сверкнула глазами, Шанталь поморщилась, как от пощечины, а Дженора возмущенно подступила к Монкрейну, но, как ни странно, врезавшийся ему в челюсть кулак принадлежал Сильвану.
– Кто бы говорил! – рявкнул старый пьяница. – Окажись у тебя нож под рукой, ты бы сам этого мудака прикончил. Эх ты, павлин ссыкливый!
Джасмер, прижав ладонь к заалевшей щеке, изумленно таращил глаза.
Сильван подошел к столу, гулко откашлялся и смачно плюнул на труп:
– Что ж, из-за этого отродья мы все смерть примем. Ну и что с того? Да, от Сильвана Оливиоса Андрассия особого толку, может, и нет, но я тебе вот что скажу, Дженора, – я тебе верю. И уж если ты его убила, чтобы честь свою защитить, то я тобой горжусь.
Дженора крепко обняла старого актера. Сильван вздохнул и ласково потрепал ее по плечу.
– Дженора, извини меня, пожалуйста, – пробормотал Монкрейн. – Андрассий прав, я сглупил. Негоже мне других в несдержанности укорять. А сейчас нам надо побыстрее ноги отсюда уносить. Часа два-три у нас есть, в «Старой жемчужине» нас ожидают только после полудня.
– Никуда я из Эспары не сбегу, – пробормотал Эшак, утирая рот рукавом. – И вообще, какое мне дело, что тут у вас произошло? Можно же объяснить, что оно так случайно получилось… Все же поймут, что это не нарочно.
Локк вздохнул. Как он и предполагал, Эшак оказался самым слабым звеном; теперь оставалось лишь уповать на его родственные чувства к Алондо.
– Ничего они не поймут! – заявил Бертран. – Мы для них ничтожные актеришки, чужеземцы да чернокожие ублюдки, вот нас всем скопом и вздернут.
– Эшекхар, никто не станет разбираться, кто тут прав, а кто виноват, – сказал Локк. – Поэтому сделаем так: никто никуда не бежит и ни в чем не признается. Мы вам сейчас объясним, что делать, а если вам жизнь дорога, поклянитесь, что все исполните в точности, как уговорено.
– Нет уж, я с вами не останусь, – возразил Джасмер. – Переоденусь кем угодно – священником, или лошадью, или проклятой
