явить милосердие?! Ты? Собирался явить милосердие – мне?!
– Пощадите, – лепечет пестун. – Мне было велено… Я три года вам верно служил…
– А я от твоих услуг отказался! – Сокольник швыряет в Эганиса тяжелую чашу. Остатки грезостали расплескиваются серебристыми лужицами на полу. – Матушке следовало тебя отсюда забрать.
Он помавает серебряной рукой, изрекает слово звонким серебряным голосом. Грезосталь оживает, свивается шнуром, ползет к горлу Эганиса.
– Пощадите… – шепчет пестун. – Я вам еще послужу.
– Да, послужишь. Убедительным доказательством.
Сокольник сжимает кулак, и серебристые нити грезостали вонзаются в уши Эганиса. Из ушей вырываются алые струи, хлещут ручьями. Эганис визжит, завывает, сжимает голову. Череп его раскалывается с сухим потрескиванием, будто с пшеничного колоса слетает шелуха. Над обломками костей фонтаном разлетаются сгустки крови, ошметки мозга, серебристые капли грезостали, забрызгивают всю комнату.
Сокольник подзывает грезосталь к себе, кольцом обвивает ее вокруг шеи. Второй руки из этого не сотворить. Надо бы еще где- нибудь колдовской металл отыскать. Но пока этого достаточно для того, чтобы вернуть себе небо.
У книжной полки – узкое окно. Сокольник чуть шевелит пальцами, и стекло превращается в горстку песка, которую тут же подхватывает ветер, уносит в ненастную ночь. Еще одно движение пальцев – и ржавчина разъедает петли ставен, створки с грохотом падают на пол.
Судя по всему, дом стоит где-то в Понта-Корбессе, в двух кварталах к северу от гавани. Сокольник усилием мысли осматривает окрестности, понимая, что действовать надо с величайшей осторожностью, – ему несдобровать, если оставшиеся в Картене маги его обнаружат. Немного погодя он находит то, что ему нужно, – черную ворону с пышным хвостом-веером; эти хитрые зоркие птицы с острыми клювами и когтями во множестве гнездятся на северном берегу Амателя.
Сокольник бережно соприкасается с крошечным птичьим разумом и, дрожа от восторга, отправляет ворону в полет, а потом подчиняет своей воле еще шесть птиц.
Над Понта-Корбессой кружит черная стая, кличет собратьев, зорко высматривает, не мелькнет ли где женщина, укутанная в плащ с капюшоном. Она наверняка еще в городе. Если она не скрыла свое присутствие отвращающим заклинанием, то Сокольник ее отыщет.
В стае уже не семь птиц, а тридцать. Сокольник повелевает ими, как заправский танцмейстер; сознание витает в пернатом облаке, перед взором мелькает размытая мозаика темных улиц, площадей и крыш, сумрачный калейдоскоп карет и прохожих.
Стая неумолимо разрастается, увеличивается вдвое, втрое, темным полотном колышется в небе, свивается в спираль на востоке, отрезом черного шелка полощет на севере. Птицы неустанно кружат над городом, высматривают добычу.
Вскоре на западной окраине Понта-Корбессы Сокольник замечает одинокую женщину. Он сразу ее узнает: родную кровь не скроешь.
Черная стая беззвучно зависает в ночном небе, в трехстах футах над землей. Сто пятьдесят ворон… Он впервые подчиняет себе столько живых существ. Осознание собственной силы переполняет разум, вызывает невольную жаркую дрожь. Теперь надо действовать стремительно, застать Терпение врасплох, не раскрыть своего присутствия другим магам.
Одна ворона срывается в ночь. Через миг за ней следуют остальные.
Терпение идет мимо какого-то склада, приближается к оранжевому алхимическому фонарю. Ворона налетает сзади, визгливо каркает, когтями сдирает капюшон с головы Терпения.
Архидонна оборачивается – и десяток птиц устремляются ей прямо в лицо. Распаленные колдовством вороны не ведают жалости, клюют и рвут когтями глаза, нос, щеки, губы… Ослепленная, она едва успевает вскрикнуть и отмахнуться, но птицы тут же сбивают ее с ног и накрывают черной пернатой тучей.
Терпение пытается сотворить заклинание, испепеляет десяток птиц, но их место тут же занимают другие, вонзают клювы и когти в шею и запястья, в пальцы и виски, наваливаются на грудь карающей дланью, придавливают к земле. Сокольник с безумной ухмылкой посылает в ее потрясенное сознание последний мыслеобраз – свою сигиллу – и тут же язвительно добавляет:
– По-твоему, я слаб и беспомощен, матушка? Ты недооценила мои способности. Ты презрела мои умения. А я с их помощью обрел крылья!
Человеческий разум повелевает когтями и клювами; запястья Терпения разорваны в клочья, вместо пальцев – кровавое месиво, кожа содрана с горла, глаза выклеваны, язык выдран… Умирает она долго.
Наконец Сокольник отпускает стаю, обессиленно приваливается к оконной раме, в изнеможении переводит дух. Нужно как-то
