всего, что ему пришлось перенести…
Она почувствовала, как в душе разгорается холодный огонек ненависти к Ясукате. Новое, доселе не испытанное чувство, в нем таилась странная сила.
Сёгун был повинен в смерти ее родных, в смуте, царившей в стране последние годы, в бессмысленной войне, развязанной с Самханом.
Но по-настоящему Мия смогла его возненавидеть, только увидев, что палачи Ясукаты сделали с ее любимым.
— Зачем ему это?
— У него нет доказательств измены, ваше величество. Сёгун старается их получить.
— Ты, наверное, меня ненавидишь, — горько сказала она. И ощутила, как мужчина замер от изумления.
— За что я должен вас ненавидеть?
В горле поселился горький ком, не дававший ни нормально вдохнуть, ни сказать слово. Начинать этот разговор, признавать вслух свою вину было страшно. Страшно до нервной дрожи, до почти невыносимого желания уйти, сбежать, исчезнуть…
— Это я виновата, что тебя арестовали, — еле слышно выдавила девушка. — Это мой виим… и я не ушла тогда.
Она зажмурилась, ожидая, что Акио подтвердит это обвинение и оттолкнет ее. Признавая его право так поступить.
Но он усмехнулся и поцеловал девушку в макушку.
— Я виноват не меньше. Стоило избавиться от проклятого самханского золота. Я же знал, что Ясуката ищет повод.
— Тогда почему… почему ты говорил, что хочешь разорвать нашу помолвку?
Акио тяжело выдохнул прямо ей на ухо:
— Ты императрица.
— А ты даймё!
— По традиции императрица берет консортом одного из младших сыновей любой соседней правящей семьи. — Он зарылся лицом в ее волосы и сдавленно произнес: — Прости, я не знал. Когда выкупил тебя… и потом. Я сейчас отпущу. Еще минуту…
Споря с его словами, его ладонь скользнула по спине вниз, опустилась на талию, притискивая Мию к горячему мужскому телу. И губы прижались к чувствительному местечку за ухом, где под кожей билась жилка.
— Так ты меня все еще любишь? — жалобно спросила девушка.
— Люблю! — простонал он, покрывая поцелуями ее шею. — Мое сокровище… моя Мия…
— И я люблю тебя, — тихо сказала Мия. — Ты — самый лучший. Я не хочу принадлежать никому, кроме тебя! Мне противна мысль о прикосновениях другого. Хочу быть твоей, рожать тебе детей, видеть, что ты счастлив! Не прогоняй меня. Пожалуйста!
Акио потрясенно выдохнул и стиснул девушку так, что у нее затрещали ребра.
— Ваше величество…
— Не называй меня так! Я хочу знать, что ты — главный, хочу тебе подчиняться. Хочу быть с тобой, а ты не сможешь иначе. И я не хочу иначе. Мне нравится быть твоей Мией, а не госпожой.
— Ты понимаешь, о чем говоришь сейчас?
— Понимаю. — Она провела кончиками пальцев вдоль его скулы. Поцеловала совсем легко, в щеку. В голове было странно пусто, а сердце рвалось на части от нежности, любви и страха потерять его. — Я не справлюсь одна, мой господин. Меня никогда не учили править, в отличие от вас. Не отдавай меня чужестранцу!
В глазах Акио вспыхнуло синее пламя.
— Не отдам, — хрипло пообещал он. — Никому!
Их губы встретились, и Мия ощутила, как ее затягивает в какой-то темный водоворот. Огненная волна прокатилась по телу, выжигая все мысли. Она обняла мужчину так отчаянно, словно погибала и он был единственной надеждой на спасение. Укусила его, почти всерьез, пытаясь оставить свою метку. Впилась пальцами, силясь удержать — мое, мой, не отпущу!
Страсть на краю бездны, любовь перед лицом почти неизбежной потери. Не осталось нежности, только животный инстинкт, желание доказать — себе? миру? — что жизнь сильнее смерти. И исступленные поцелуи были полны горечи и безумного страха утраты.
Руки до синяков сжимали ее тело, но Мия всхлипывала не от боли, а от внезапно проснувшегося острого голода. Сейчас ей хотелось грубости, звериной, жесткой случки, хотелось ощутить его на себе и внутри как можно полнее. Словно смешанная с наслаждением боль могла доказать, что все это происходит по-настоящему.
Пальцы резко вошли в ее тело, и она вскрикнула, широко раскрыла глаза и подалась вперед, насаживаясь на них.
— Да! Возьми меня! Сделай своей!
