— Вот именно, Илария, тебя не было рядом, — перебила меня мать. — Тебя не было так долго…
— Ты в любой момент могла послать мне зов, — перебила я ее. — Мысленный призыв вернуться. И я бы пришла. Обязательно пришла бы, ты же знаешь.
Мать опустила глаза и промолчала.
— А знаешь, сколько таких зовов отправляла я? — Гнев охватывал меня все сильнее. — Десятки, сотни, тысячи! Каждый день, каждую свободную минуту я пыталась докричаться до тебя! И все — тщетно!
Последнюю фразу я выплюнула в лицо матери. Задыхаясь от возмущения, попыталась вскочить на ноги, но тут же была вынуждена отказаться от этой идеи. Перед глазами опасно потемнело, меня повело в сторону.
— Осторожнее, девочка моя!
Мать ловко подхватила меня под локоть. Помогла опуститься обратно на кровать и надавила на плечи, заставляя лечь.
— Осторожнее, — повторила она уже тише. — Айрон просканировал тебя. А он… В общем, ты потеряла много энергии.
— Много энергии? — с недоумением повторила я, прислушиваясь к своим ощущениям.
И впрямь, после короткой вспышки бешенства я чувствовала себя как после долгой изнуряющей погони. Сердце заходилось в бешеном ритме, колени противно тряслись, на лбу выступила обильная испарина.
— Но я не ощущала никакой боли, — проговорила растерянно.
— И не должна была. — Мать слабо улыбнулась. — Айрон — не садист. Он мог бы, конечно, превратить процесс сканирование в настоящую пытку. И иногда действительно так поступает. Но он осторожный человек. И не будет искать неприятностей на пустом месте. Кто знает, чем завершится это противостояние.
Я нахмурилась. Мать говорила очень обтекаемо, но я не сомневалась в том, что она намекает на мою связь с Норбергом.
А самое удивительное, я впервые слышала в ее голосе гордость. И это неожиданно причинило сильную боль. Надо же, как это, однако, обидно. Ведь она гордится не мной. А приятно удивлена тем, какого мужчину я якобы умудрилась подцепить.
— Почему ты так поступила со мной? — Я резко дернула головой, не позволив матери в очередной раз погладить меня по волосам. — Почему? Неужели ты не понимала, как сильно я страдала все эти годы?
Она тяжело вздохнула. Устало сгорбилась на стуле, опустила между коленей руки.
Пауза длилась бесконечно долго. Я искусала все губы в кровь, сдерживая себя от крика. Так хотелось заорать в полный голос, лишь бы прекратить эту пытку молчанием! Но я держалась. Из последних сил удерживала себя, понимая, что мать ждет именно этого. Того, что я сдамся. Первой заговорю и тем самым пусть косвенно, но признаю ее власть надо мной.
— У тебя есть все причины меня ненавидеть, — наконец глухо проговорила она, рассматривая что-то на полу и упорно не глядя мне в глаза. — Я понимаю… Я все понимаю. Но пойми и ты. Тогда я не могла поступить иначе. Лари моя…
— Не называй меня так! — хрипло прорычала я.
Теперь детское ласковое прозвище царапало слух, вызывало болезненные спазмы в животе. Как будто кто-то провел ногтем по стеклу.
— Я получила дозволение вернуться в стаю, — продолжила объяснять мать, словно не услышав моего выкрика. — Видишь ли… Я — двоюродная племянница Гортензии. Пусть дальняя, но родственница. В юности меня выгнали из стаи.
— Я помню, — поморщившись, перебила ее, испугавшись, что в противном случае вновь услышу печальную историю моей матери.
В детстве она не раз рассказывала мне, чем ей пришлось пожертвовать во имя любви к обычному человеку. Стая не простила этой связи и предложила ей убираться на все четыре стороны. А вскоре ушел и мой отец, должно быть, подумал, что слишком поспешил, связав себя семейной жизнью со всеми вытекающими из этого последствиями.
— Тебя выгнали потому, что ты сглупила и забеременела от сына мельника, — добавила я.
— Не совсем, — чуть слышно обронила мать, по-прежнему не поднимая на меня глаз. Сбивчиво залепетала: — Твой отец… На самом деле… он оборотень. Просто… Нет, он не был женат, но помолвка… Этот запланированный брак был выгоден всей стае в целом. Потому Гортензия так сильно рассердилась, когда узнала про нас. Особенно когда я отказалась прерывать беременность. Я так надеялась, что он последует за мной. Что мы начнем новую жизнь вне стаи. И он вначале вроде согласился. Однако когда я родила — ушел. Вернулся в стаю. Я не могу его судить. Точнее, сейчас не могу. Его невеста была не чета мне. Из богатой семьи. А мы, лишившись поддержки стаи, перебивались с хлеба на воду. Конечно, достаточно скоро он начал скучать по прежней беззаботной и сытой жизни.
Мать замолчала. Подняла руку и тыльной стороной ладони утерла слезы.
Было ли мне ее жалко? Да, безусловно. Но еще жальче мне было себя. Точнее, ту перепуганную молодую кошку, весь мир
