— Плывет, — согласился Торгрим.
Они опять помолчали. И тут Старри потянулся к руке Торгрима, сжал ее, а потом отошел.
Часто, когда Торгрим пребывал в таком мрачном настроении, Старри садился неподалеку и стерег его всю ночь. Сейчас, вероятно, поскольку они находились не на поле брани, а в безопасности за стенами Вик-Ло, он сидеть с ним не станет, а отправится к временному лагерю норвежцев — Западному Агдеру. Самая заметная особенность лагеря — медовый зал, сооруженный из паруса «Скитальца», — исчезла. И парус, и весла, которые служили каркасом зала, вновь понадобились на корабле. Но столы и палатки остались на месте, хмельное текло рекой, еды было вдосталь. Жителям Западного Агдера было, что праздновать.
Торгрим за стол садиться не стал. И никто его не пригласил. Он стоял и смотрел на реку, пока не стемнело, а костер, который разожгла его команда, разгорался все сильнее, в то время как дневной свет мерк. Потом Торгрим двинулся дальше, вдоль берега реки, ближе к морю, пока звуки лагеря не остались вдалеке. Он сел, подтянул ноги к груди, насколько позволяли его стареющие суставы, и стал вглядываться в темноту.
С возрастом мрачное настроение накатывало на него все реже, и он даже стал надеяться, что все осталось в прошлом. Но сейчас злость, отчаяние из-за невозможности по своему желанию покинуть Ирландию, досада и ярость из-за того, что Гримарр нарушил его планы, подхватили его, как зимний шквалистый ветер, сбили с ног, поволокли, и он понял, что с этими ужасными испытаниями еще не покончено. Он знал, что ему не избавиться от мрачного настроения, пока он не окажется в огромном жилище Одина.
И окружающий мир стал блекнуть, когда его душевное волнение перевалило через край. По опыту он знал, что ничего поделать не может, он был не в силах этому сопротивляться, оставалось только сидеть на месте и ждать, когда все пройдет само. Он никогда не помнил, что творил в таком мрачном настроении, и мог только надеяться, что не совершит ничего непоправимого.
Он поплотнее запахнул плащ и стал вглядываться в море. Время шло, но он этого не осознавал. Слышал шум набегающих на берег волн, вдыхал соленый воздух — море манило его.
И тут он неожиданно ощутил присутствие другого человека, кто-то стоял у него за спиной. Он очнулся ото сна, почувствовал, что опять оказался в мире людей. Повернул голову и заметил, как далекий отблеск отразился от чего-то, быстро летящего в воздухе. На долю секунды он почувствовал что-то твердое, ощутил влажную холодную сталь у виска, а потом мир померк у него перед глазами.
Глава девятнадцатая
Пусть клинков закаленных
Жало меня поражало,
Мне от отца досталось
Стойкое сердце в наследство.
Первое, что почувствовал Торгрим, когда очнулся, — его зарыли. Вес того, чем он был покрыт полностью, с головы до ног, давил на него неимоверно. Его охватила паника при мысли, что его закопали в землю, похоронили заживо. Он попытался понять, с ним ли рядом Железный Зуб. Ведь умереть с мечом в руках — честь, умереть, когда меч лежит рядом, — гораздо хуже, но умереть без оружия — ужасная участь!
И только теперь он понял, что его руки и ноги связаны, крепко стянуты тонкой веревкой, которая врезалась в плоть. Он чувствовал теплую влажную кровь в тех местах, где она повредила кожу. Постепенно он собрался с мыслями и понял, что лежит на чем-то, что покачивается и подскакивает. Он лежал не в земле, и давящий на него вес не был земляной глыбой. И пахло от него знакомо, и запах успокаивал. Сено.
«В повозке… — подумал Торгрим, — я лежу в повозке…» Он повертел головой, пытаясь разобрать хоть что-нибудь, но сено приглушало все звуки, и он слышал только скрип колес и оси.
Он ничего не видел, ничего не слышал, никакого запаха не ощущал, кроме запаха сена. Торгрим понятия не имел, где он и как долго был без сознания. Он попытался сесть, но боль в голове вспыхнула, как погребальный костер. Невольно застонав, он
