что я рад был бы поговорить даже со своим оберстом Хайнцем Гротте. Хоть он на редкость нелюдимый и нелюбезный человек. Что, впрочем, совсем не удивительно -- он, изволите ли видеть, из бюргеров. Однако сумел оказать мне важную услугу, и я сам произвел его в шляхетское достоинство, да. А еще я купил ему фольварк, так что теперь он зовется фон Гротте, и никто не знает, что прежде он был... да какая разница, кем он был? Главное, что он теперь дворянин и мой офицер, а до прочего никому и дела нет. Такие вот дела, разлюбезный мой пан Казимир.
Тот, впрочем, не удостоил меня ответом и вышел, лишь злобно зыркнув. Ну, ничего, говорят, капля камень точит... Со временем, а вот времени-то у меня и нет.
Видимо, слова мои не пропали втуне, и тем же вечером мое высочество принимало пищу в компании "пана" Казимира. Сам он, правда, отмалчивался, и разговор со мной вел старый Евтух.
-- А что, Евтух, есть ли у тебя где-нибудь дом?-- спросил я казака, насытившись.
-- Скажете тоже, пан герцог, откуда у казака дом?
-- Ну, казаки, верно, разные бывают, у одних только и достояние, что драные шаровары и сабля, а у других есть свои хутора. И в этом хуторе, я полагаю, казак такой же пан, как и всякий другой шляхтич.
-- Бывает и такое, а только казак пану все одно не ровня, хоть есть у него хутор, хоть нету.
-- А если казак получит от короля привелей?
-- Тогда другое дело, да только не так уж часто такое случается.
-- Да уж, ваш король сильно зависит от шляхты и не ценит верных слуг.
-- А вы, ваша милость, цените?
-- А как же иначе? Про Гротте я вам уже рассказывал...
-- Не похоже, чтобы ваши люди были вам так уж верны, ваше королевское высочество, -- вступил в разговор молчавший до того Казимир. -- Вы знаете, что ваш офицер вас предал?
-- Вы говорите о Болеславе фон Гершове? Что же, такое случается, бедняга совсем сошел с ума от любви к этой польской девчонке и погубил свое будущее. Я ведь уже приготовил ему и его брату по хорошему фольварку*, чтобы они небыли голодранцами и могли жениться на знатных девушках с хорошим приданным. А теперь он гниет в тех кустах, а имение осталось без хозяина. Уж и не приложу ума, что с ним делать? Впрочем, вернусь в Мекленбург, найду что делать.
-- Вы надеетесь вернуться?
Услышав это я, к великому удивлению старого казака и Казимира, засмеялся.
-- А что со мной сделается? -- Спросил я у опешивших собеседников, отсмеявшись. -- Я же вам говорил, что я имперский князь и женат на кузине вашего короля. Ну, побуду в плену, ну заплатят за меня выкуп. Но, все равно, рано или поздно вернусь. Кстати, выкуп, скорее всего, заплатит шведская родня, так что я даже в денежном отношении не слишком пострадаю.
-- Но святая церковь...
-- Пан Казимир, не разочаровывайте меня, в вашей шляхте чертова прорва лютеран, кальвинистов и еще бог знает кого, даже мусульмане есть из татар. И все они с точки зрения Папы злостные еретики, однако, никто не тянет их на костер. Вот если бы в их руки попал кто-то, не имеющий герба, тогда -- да, поджарили бы!
-- Тогда почему вы...
-- Почему я предложил выкуп? Святая пятница! Да дела у меня, к тому же я не люблю проигрывать. Есть такой грех. Но, даже если мне не удастся освободиться, то ничего не поправимого не произойдет. Просто один казак так и останется голодранцем, а другой бравый парень никогда не станет шляхтичем. Вот беда то! Только беда эта не моя. Ладно, вы себе думайте, а я спать буду. Чего-то я притомился.
Улегшись на убогое ложе, я накрыл лицо шляпой и сделал вид, что засыпаю. Я надеялся, что Казимир с Евтухом продолжат разговор и я услышу что-то интересное, но мои надежды не оправдались. Немного посидев, Казимир и Евтух ушли, оставив меня на попечении двух охранников. Надо сказать, охранявшие меня слуги несколько умерили свое рвение в последнее время. Полежав еще немного, я незаметно заснул.
Проснулся я за полночь от холода и потрясающего храпа. Охранники, обязанные караулить меня и приглядывать за очагом, наглым образом уснули, наплевав на ненаписанный еще устав гарнизонной и караульной службы. Один из них как раз и храпел, выводя носом немыслимые рулады. Слушать их было совершенно невыносимо, и я не нашел ничего лучше как толкнуть его каблуком в бок. К моему удивлению, слуга и не подумал проснуться, продолжая храпеть и лишь всхрюкнув от удара. "Да их опоили!" -- мелькнула у меня мысль, и я, мгновенно лишившись остатков сна, поднялся. Оглядевшись, я приподнялся и, отцепив от пояса спящего кинжал, сунул его в голенище ботфорта. Крадучись выйдя после этого из избушки, я направился к навесу с лошадьми.
