Но пора, пора уже, если и в самом деле верны её страхи, то одними рунами тут не отделаешься.
Вновь забилась, словно живая жилка, незримая ниточка, протянувшаяся сквозь каменные толщи.
Анея Вольховна на миг замерла, а потом уронила вдруг руки, опустила голову – пусть всего на миг, но опустила. Выдохнула с трудом, свистяще, сквозь стиснутые зубы и, быстро шагая, не останавливаясь, вытащила из ножен на поясе отточенный до бритвенной остроты костяной нож, вернее, ножик, с желтоватым лезвием, разукрашенным рунами.
Руны даже на первый взгляд казались злыми и угрожающими – топорщились острыми углами, иные казались безглазыми черепами, иные – неведомыми страшилищами.
На ходу полоснула по левому запястью, по суховатой загорелой коже. Поморщилась, встряхнула рукой – полетели кровяные брызги.
Радостно закричали за спиной. Увидели, заметили. Ну да ничего, последнее дело осталось сделать, а там…
Предслава…
Забилось, часто застучало в груди что-то, словно там у Молли появилось второе сердце. Властно толкнуло кровь по жилам, не давая застояться, силой вталкивая её, горячую, в узкие тропки артерий. Словно друг подставил плечо, словно сердечный кто-то поддержал под локоть на узкой и скользкой тропе по самому краю бездны.
Билось это второе сердце сильно, упорно и упрямо.
Локоть-ладонь-пальцы. Ты наша, Дева Чёрной Воды. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, однако вот настал черёд всё свершить.
Разом взвыла Волка, а Медведь заревел, да так, что бедняга Сэмми бросился ничком на пол. Взвизгнула Ярина – бедная, для превращальщицы не осталось сейчас работы, и даже кусаться она не могла.
Зашипел, отступая и прикрываясь локтем, лорд Спенсер.
Прямо посреди огненного моря стремительно вырастало тонкое, на взгляд такое нежное и слабое деревце. Никто бы не сказал, какой оно породы, вроде листья на ветвях – а рядом с ними и иглы.
И не просто это было дерево – всё соткано словно из слепящего, яркого солнечного света, неведомо как проникшего в тёмные подземелья.
Льётся тепло по жилам, в огонь превращается кровь, но пламя не изливается наружу, не рвётся на волю, его черёд ещё не настал.
– С ума сошла! – отчаянно крикнула Ярина. – Сгорит сейчас!..
Распускались на дереве листья, набухали шишки, ничуть не смущаясь подобным соседством. Тёмные линии бежали по стволу, становясь корой. Свет прогонял тьму и туман, разливался, растекался окрест, и казалось – тени сейчас сгинут, растворятся без следа, подобно тому как сгинули пустоглазы; но вместо этого они вдруг все вместе, разом, рванулись вперёд.
Пламя, всё ещё танцевавшее на каменных плитах, рвало и кусало полы их плащей, норовило вцепиться в призрачную плоть; но теням, похоже, было всё равно. Отростки мрака потянулись к поднявшемуся у них на пути деревцу, а ветки его, в свою очередь, вдруг ощетинились длинными шипами, даже не шипами, а настоящими копьями, острыми горячими лучами.
Молли была счастлива.
Раньше она думала, что счастье – это новая чертёжная доска с паровой головкой; это отличная отметка на сложном экзамене; это мир и покой дома, и чтобы братец не шибко надоедал.
Потом ей казалось, что счастье – это когда получаются заклятия, а госпожа Старшая не берётся за ремень. Что счастье – это просто оказаться дома, надеть привычное платье и чтобы всё пошло бы как прежде.
Нет. Счастье – это, оказывается, собой закрывать друзей или просто спутников и знать, что никто, кроме тебя.
На миру и смерть красна – теперь она это понимала. Красна, прекрасна, ты её не чувствуешь, не замечаешь. Она если и придёт – то как тихая ласковая кошка, как оставшаяся в Норд-Йорке Ди, ляжет рядом, муркнет уютно, мол, не бойся. И затрусит рядом, хвост трубой, указывая путь.
Второе сердце билось в груди, и Молли знала, чьё оно.
Корни врастали в неподатливый камень, потому что и там тоже есть жизнь. Мельчайшие трещинки, где оставалась влага, невидимые простому глазу, воздух, хоть и пронизанный злым ветром, а всё равно не убитый до конца.
Тени натолкнулись прямо на выставленные сияющие шипы.
Крики. Человеческие крики боли, и одним из них был крик самой Молли.
Обжигающая игла словно пронзила её саму, от макушки до пяток. Нет ничего дармового в этом мире, ничего не подносят на
