В этом присутствует готический извращенный юмор – когда бессмертная богиня смерти хочет наложить на себя руки. От полной безысходности такие мысли у ведьмы начали возникать. Однако Валя оказалась достаточно здорова на голову, чтобы не поддаться столь истероидным порывам. Ведь мертвые в своей судьбе уже ничего изменить не способны. Надежда остается, лишь пока ты жив.
Спустя пару недель девушка вдруг опять услышала шум в комнате через коридор. И, словно учуявший кобру мангуст, устремилась за добычей.
– Тук-тук! – Валентина заглянула в камеру бога войны. – Я слышу шум, шаги. Дай, думаю, проверю?
– Привет, – поднялся навстречу Викентий.
Он опять успел поменять одежду, однако пояс на нем оставался прежний: золото с янтарем, разбавленное рукоятями ножей, вытертой сумкой и замасленной рукоятью палицы. А еще при нем появился мальчишка-слуга, раскладывающий вещи в углу комнаты.
Ведьма закрыла дверь, пересекла комнату, прикидывая самый надежный способ захвата зверя.
– А у тебя все никак? – спросил великий Один.
– Ты о чем? – резко посмотрела на него Валентина.
– Не отвечай, и так все понятно, – отмахнулся молодой человек.
– Это с тобой все понятно, – кивнула в сторону слуги девушка. – Мсье предпочитает румяных юных мальчиков?
Быстро принудить мужчину к сексу женщина может двумя основными способами. Либо раздеться перед ним догола, лечь и раздвинуть ноги, надеясь на сообразительность партнера, либо назвать его гомиком.
Если после такого оскорбления мужик не возьмет даму силой в течение трех минут – значит, он и впрямь голубой.
Викентий оказался нормальным. Взревев, как раненый тигр, он кинулся на гостью, запустил лапы сразу ей в штаны и под топик, наверняка оставив на теле пару синяков, а потом принялся срывать одежду.
Оставшись почти голой, ведьма вдруг заметила, как вытаращился на ее прелести мальчишка, швырнула в него майкой:
– Пошел вон отсюда! – а потом облегченно расслабилась и позволила Вику делать с собой все, что только взбредет ему в голову.
Бог войны особой фантазии не проявил, оказался груб и молчалив – зато неутомим, горяч и ненасытен. Он так рьяно возмещал девушке долгие дни пустоты и одиночества – что вскоре Валентине самой пришлось вымаливать себе передышку, заводя беседы о приключениях Вика на войне с оборотнями и напоминая ему о еде.
Отвлекаясь от девичьего тела, Викентий вдруг начинал суетиться, вспоминать о делах, дальних планах, рвался куда-то бежать, кого-то спасать, чем-то заниматься.
Ведьма, чуя опасность, старалась не отпустить жертву ни на минуту. Вместе с ним она бродила по лугам и полям, высматривая цели для молота, сидела рядом, когда он натаскивал своего мальчишку в рукопашных схватках, вставала в общий строй, когда бог войны учил стражу города правильной войне, вместе с ним нагишом купалась в реке, когда он смывал с себя пот после тренировок, и само собой – вытягивалась рядом с ним в постели в конце каждого дня, переселив мальчишку-слугу в свою комнату.
Да, разумеется, Валя отлично понимала, что не вызывает у бога войны абсолютно никаких чувств, что для Вика она всего лишь секс-игрушка. Но в ее положении даже стать солдатской подстилкой – это уже ступенька наверх по карьерной лестнице. Ведь для девки в жизни главное – вовремя в мужика годного крепко вцепиться, да не сорваться со шкуры раньше времени. Правильный мужик – он, что секач лесной, через судьбу и пространство тараном ломится. Тупой, слепой, страшный – совершенно без разницы. Главное – чтобы далеко и быстро. Авось куда-нибудь да вывезет.
За несколько дней Валентина исцелилась и душой, и телом, избавившись от ощущения пустоты и безнадежности внутри себя, от тоски ненужности и одиночества, вспомнила сладость мужских ласк и крепкой телесной близости. И только-только начала к этому привыкать…
– Вик, оборотни деревню на Варлуге рвут!
– Вот черт!
Валя спросонок еще даже понять не успела, о чем в дверь кричат, а ее парень уже скатился с постели, буквально запрыгнул в одежду, сгреб оружие и выскочил наружу.
– Подожди! Ты как, когда…
Куда уж там! Ведьма еще только начала задавать вопросы, а ее кавалера уже и след простыл. Что самое обидное – даже не поцеловал на прощание. Пусть не ради чувств, а хотя бы для приличия. После стольких-то общих ночей и многих дневных
