– Выдаст и тебя, и нас, – закончил Джер. – Дело не в том, что мы тебе не доверяем, Это вопрос безопасности… и твоей, и нашей. Мы не знаем, что происходит и к чему это приведет. Не сердись, отец.
Товур Лирисс все же улыбнулся: ему явно понравилось, что юноша назвал его папой. Подумав, он кивнул.
– Зная подобное, мне еще тяжелее тебя отпускать. Но я подскажу… даже без имен. Если ваш человек
Они подавленно промолчали. Каждый из них, наверное, уже не сомневался, что все не так просто.
Тишину нарушил странный мелодичный звук, от которого многие вздрогнули и задрали головы. Светляки начали движение: они, повинуясь какому-то инстинкту, устремились к сквозным дырам в потолке и вылетели прочь.
– Зуллур, – произнес ло Лирисс, вставая на ноги. – Значит, пора расходиться. И я снова дам вам совет, если позволите.
– Какой? – тихо спросила Тэсс.
Он задумчиво посмотрел на нее своими блеклыми голубыми глазами, и она почувствовала озноб. Его глаза были не как у
– Не думать, девочка. Или думать поменьше.
Она кивнула. Комната все сильнее погружалась в темноту, в то время как снаружи наступало утро.
Барсук, провожавший их к ло Лириссу, оказался совершенно прав. Выделенные норы подбирались специально для киримо: в каждой из них было по окну, а у Тэсс их оказалось даже два.
Из окон открывался вид на округлую бухту, где стояли три больших нарядных корабля и еще с десяток разномастных лодок и парусников. Многие места были свободны: наверное, их расчистили специально для тех, кто придет под алыми парусами. Вспоминая об этом, Тэсс ощущала неприятную дрожь и испытывала желание забиться куда-нибудь под кровать.
Странника тоже устроили в этой бухте, но с самого краю, в лагуне среди скал – так, что рассмотреть его из порта было почти невозможно. А вот сверху Тэсс его отлично видела. И видела, как Дит и четыре пятнистых комочка снуют по палубе за своей хозяйкой.
Ву отказалась ночевать в норе, сказав, что Странник будет тосковать в одиночестве. С ней не стали спорить, Джер вообще, кажется, отнесся к этому решению с благодарностью, несмотря на то, что вслух он сказал только: «Не буду держать спятившую маленькую самку».
Наверное, он чувствовал некоторые угрызения совести из-за того, что не может вернуться на корабль сам. Конечно, ему хотелось побыть с отцом, он даже поселился в другой части Вайлент о’Анатри – ближе к покоям товура. Лавиби ушел, как только убедился, что его спутники хорошо устроились, не перекинувшись с ними и десятком фраз и пообещав встретиться утром, точнее вечером. Разве что он отвел в сторону доктора Довэ, но о чем они разговаривали, Тэсс не знала. Женщина не заглянула к ней и вообще казалась теперь подавленной и нервной, словно погруженной в особенно тяжелые раздумья.
Вероятно, ее обидел поступок Джера, повлекший двусмысленное отношение к ней со стороны товура. Или же ее тревожила судьба Паолино, а может, – пугало известие о том, что прямо сейчас город заполняется (и продолжит заполняться) теми, от кого она так старалась уйти подальше, – алопогонными, причем офицерами. А может, навалилось все и сразу, к тому же она наверняка вымоталась за вахты плавания и, пусть и не высказывала этого вслух, ощущала потребность отдохнуть от тех, кто волей-неволей нагрузил ее ответственностью.
Так или иначе, Тэсс не пошла ни к ней, ни к остальным, хотя ее нора и сообщалась округлыми дверями с норами Ласкеза и Тауры. Была и третья такая же дверь, чтобы выйти в коридор, и на крюке рядом с ней висел старый ключ. Наверное, стоило осмотреться… но Тэсс опасалась выходить дальше, чем до большой ванной – налево по прямой. Шанс заблудиться был слишком велик, норовые ответвления Вайлент о’Анатри представлялись масштабными. Может быть, даже бесконечными.
Ее дверь внезапно распахнулась.
– Устроилась, сестренка? Еще не спишь? Ты одета?
Ласкез успел сменить дорожный костюм на местный – коричневый кожаный жилет, светлую рубашку со шнуровкой и простой вышивкой по вороту, темные штаны и некое подобие вольдов с большим количеством меха на голенищах. Платье из похожих тканей, с кожаным корсетом и меховым воротником ждало и Тэсс, но она не спешила его надевать. Тем не менее брату наряд шел, а на его шее виднелся острый клык, пробитый насквозь и нанизанный на толстую плетеную нить. Всем остальным тоже выдали подобные, в знак особого расположения товура. Клык обещал неприкосновенность, а прохожие, завидев его, обязаны были уступить дорогу.
Услышав «Да, идиот!», Ласкез отнял ладонь от глаз и осклабился:
