По внутренней связи поверх тяжелого дыхания раздалось шипение.
– Не порть прогулку! – гаркнула она.
– Я устала от того, что меня игнорируют.
– Так кто здесь у нас боится?
– Я боюсь умереть со скуки.
Снова раздраженное шипение.
– Как же ты дурно воспитана!
– И чья в этом вина?
– Да твоя. Твоя. Но страдать в результате приходится нам!
– Ну и страдай. Только помни, это я тебя сюда привезла.
– Это Сакс меня сюда привез, спасибо его маленькой душе.
– Для тебя все маленькие.
– По сравнению с этим… – кивком скафандра она указала на ущелье.
– С этой молчаливой неподвижностью, в которой ты себя так хорошо чувствуешь.
– Это следы столкновения, очень похожего на те, что происходили в первое время после образования Солнечной системы. Такое же было на Марсе и на Земле. Это шаблон зарождения жизни. Это окно в те времена, понимаешь?
– Понимаю, но мне все равно.
– Ты думаешь, это не важно.
– Ничто не важно настолько, как ты говоришь. Все это не имеет смысла. Это просто побочный эффект Большого взрыва.
– О, я тебя умоляю, – проговорила Энн. – Нигилизм – это такая глупость.
– Ну кто бы говорил! Ты же сама нигилист! Твои жизнь и чувства не имеют ни смысла, ни ценности. Это слабый, трусливый нигилизм, если ты способна такое понять.
– Ух ты, храбрый мой нигилист!
– Да, я это признаю. А потом наслаждаюсь тем, чем можно наслаждаться.
– И чем же?
– Нахожу удовольствия. Чувства и то, что их вызывает. Я вообще-то сенсуалист. Да, наверное, это требует некоторой храбрости. Чтобы терпеть боль, рисковать жизнью, чтобы получить по-настоящему глубокие чувства…
– Ты думаешь, тебе приходилось терпеть боль?
Зо припомнила жесткую посадку в Оверлуке, боль, несравнимую с переломами ног и ребер.
– Да, приходилось.
На частоте повисла тишина, нарушаемая лишь помехами магнитного поля Урана. Похоже, Энн не возражала. И этим молчанием она только разозлила Зо.
– Неужели ты считаешь, чтобы стать человеком, нужны сотни лет? Что до появления вашей гериатрии людей вообще не было? Китс умер в двадцать пять, а ты читала «Гиперион»? Ты думаешь, эта дыра в скале настолько совершенна, что может сравниться хоть со строкой оттуда? Ну в самом деле, вы, иссеи, совершенно невыносимы! И ты – особенно. Как ты можешь меня судить, если сама не изменилась ни на йоту с того момента, как впервые оказалась на Марсе?
– Неплохое достижение, а?
– Достижение в изображении мертвеца. Энн Клейборн, величайшая мертвая из всех когда-либо живших.
– И рядом – дерзкая девчонка. Но ты лучше взгляни на структуру этой породы. Они закрученные, как крендели.
– Да к черту эти камни!
– Это же как раз для сенсуалистов. Нет, ты посмотри. Этот камень не менялся три с половиной миллиарда лет. А когда изменился, то, боже ты мой, какая же это была перемена!
Зо посмотрела на нефритовую породу у себя под ногами. Та слегка напоминала стекло, но в остальном была совершенно неопределенного вида.
– Ты одержима, – сказала она.
– Да. И мне моя одержимость нравится.
Далее они спускались молча. До конца дня они оказались на Донной площадке. Та лежала в вертикальном километре ниже края ущелья, и небо оттуда имело вид звездной полоски, с тучным Ураном посередине и с одной стороны подсвеченной солнцем. Под всем этим великолепием глубина ущелья казалась грандиозной, поразительной; Зо снова испытала ощущение полета.
