нас.
Их вытащили, как рыб на леске.
Зо уселась на землю. Маленький челнок бесшумно садился на платформу на дальней стороне плоского участка. Свет на ракетах быстро мигал. Хранители озабоченно смотрели на нее, сгрудившись вокруг.
– Шутка получилась несмешная, – проговорила Энн.
– Ага, – согласилась Зо, стараясь придумать, как ей лучше использовать происшествие в свою пользу. – Спасибо, что помогла.
Удивительно, как быстро Энн сумела прыгнуть, чтобы ее спасти, – не потому, что она вообще решила это сделать, а потому, считала Зо, что такое поведение предписывал Энн ее древний моральный кодекс: человек выполнял долг перед равным себе, а враги считались важными и были необходимы, чтобы ценить друзей. Поступок Эн был впечатляющим лишь формально, подвела итог Зо.
– Хорошая у тебя реакция.
Обратный путь на Оберон они молчали, пока один из членов экипажа не повернулся к Энн, чтобы сказать, что недавно в системе Урана, на Паке, видели Хироко и нескольких ее последователей.
– Ну что за чепуха! – отозвалась Энн.
– Откуда ты знаешь? – спросила Зо. – Может, она решила убраться подальше и от Земли, и от Марса. Я бы ее поняла.
– Это место не в ее духе.
– Может, она этого не знает. Может, она не знает, что это твой личный каменный сад.
Но Энн лишь отмахнулась.
Назад на Марс, на красную планету. Красивейший мир во всей Солнечной системе. Единственный настоящий мир.
Шаттл выполнил ускорение, затем поворот, еще несколько дней плавно парил, пока не замедлился, – и через две недели они уже были в очереди на Кларк, сели в лифт и стали спускаться вниз, вниз, вниз. Каким же медленным казался этот последний спуск! Зо смотрела на Эхо, видневшийся на северо-востоке, между красной Фарсидой и синим Северным морем. Как приятно было его видеть! Когда кабина стала приближаться к Шеффилду, Зо приняла несколько таблеток пандорфа, а когда вышли в Гнездо и двинулись по улицам между блестящими каменными зданиями к гигантской станции на краю, ее охватил восторг ареофании, она любила лицо каждого прохожего, любила каждого высокого брата и сестру с их удивительной красотой и феноменальной грацией и любила даже землян, мельтешащих у нее под ногами. До поезда в Эхо оставалось два часа, и она, не в силах усидеть на месте, стала бродить по парку, заглядывая в огромную кальдеру горы Павлина, которая была эффектнее любого ущелья Миранды, пусть и не такой глубокой, как разлом Просперо: бесконечные горизонтальные полосы всех оттенков красного – рыжеватые, малиновые, ржавые, коричневые, бордовые, медные, кирпичные, багряные, пунцовые, цветов умбры, охры, красного перца, киновари, – и все это под темным, усеянным звездами предвечерним небом. Ее мир. Только Шеффилд был навечно накрыт шатром, а ей хотелось снова отдаться воле ветра.
И вернувшись на станцию, она села на поезд в Эхо и почувствовала, как он мчится вниз по конусу Павлина, по искусственному ландшафту восточной Фарсиды, в Каир, куда прибыл со швейцарской точностью, чтобы она пересела на другой, который направлялся на север, в Эхо-Оверлук. Поезд прибыл около полуночи, она заселилась в кооперативный хостел и вышла в Адлер, чувствуя, как заканчивается действие пандорфа вместе с ее ощущением счастья. Зато вся ее компания оказалась на месте, словно и не было той разлуки. Они с радостью ее встретили, обнимали, по одному и все сразу, целовали, наливали и расспрашивали о поездке, рассказывали о состоянии ветра в последнее время и всячески ее лелеяли, пока за час до рассвета не оделись и не высыпали на планку. Оттолкнувшись от нее к темному небу, поймали опьяняющий восходящий поток ветра, немедленно получив естественное ощущение, сравнимое с дыханием или сексом, и видя черный массив откоса Эхо, выпирающий на востоке, как край материка, и темное дно каньона, лежащее далеко внизу. Пейзаж ее души, с сумрачными долинами и высокими плато, с головокружительной скалой между ними, и над всем этим – яркое пурпурное небо. Лавандовое на востоке, индиго на западе, оно вспыхивало и насыщалось цветом с каждой секундой. Звезды внезапно гасли, высокие облака на западе окрашивались розовым. Выполнив несколько снижений, она оказалась много ниже уровня Оверлука и смогла сблизиться с утесом, а потом поймать сильный восходящий поток с запада и влиться в него, пролетев буквально в дюймах над Андерлуком, нижним входом, а затем подняться по узкой спирали. Она была неподвижна, но ее рьяно возносил ветер, пока она, наконец, не вышла из тени утеса в резкую желтизну нового дня, в потрясающе приятном сочетании кинетических и зрительных ощущений, чувств и реальности. И взмыв в облака, она подумала: «Черт с тобой, Энн Клейборн! Вы вместе с тебе подобными можете вечно следовать своему моральному долгу, своей
