восковую, нездоровую бледность. – Я навещу твоего отца позже, но не сейчас… Ничего не случится, если ты напишешь Дейлоку пару строк с извинениями, пояснив свое отсутствие моей хворью… В конце концов, место жены – подле мужа.
Пока Олдер говорил, Ири словно бы вживую видела, как рушатся все ее планы… Письмо, о котором толкует муж, ничего не решит; более того, Миэнам ничего не стоит вывернуть ее слова наизнанку!.. И тогда, раздраженный тем, что дочь не сдержала своего обещания, Дейлок, поверив лживым языкам родственничков, одним махом лишит Дариена наследования…
Разгневанно тряхнув хорошенькой головкой, Ири сжала кулаки и посмотрела на супруга. Противостоять ему было отчего-то страшно, но она все же осмелилась.
– Олдер, мой отец очень соскучился по своим внукам. Я была бы неблагодарной дочерью, если бы теперь не привезла к нему детей… Я поеду – с тобой или без тебя!..
Последние слова Ириалана почти выкрикнула, но тут же замолчала, испугавшись своей неожиданной смелости, а Олдер, по- прежнему не меняя позы, тихо заметил:
– Я тоже соскучился по своим детям… И имею на них больше прав, чем твой отец, которому они нужны лишь постольку- поскольку…
Если бы Остен, увидев непокорность жены, просто прикрикнул на нее, как на своих ратников, Ири, скорее всего, просто бы убежала в свою комнату. Разбила бы пару безделушек, наорала на служанок, а потом, прогнав всех, выплакала бы пуховой подушке свою обиду на неблагодарного грубияна-мужа… Но Олдер выглядел спокойным и усталым, говорил тихо и даже миролюбиво, и Ириалана, не встретив сопротивления, закусила удила, точно молодая, необъезженная толком кобыла:
– Дейлок до сих пор не видел своих внуков лишь потому, что ты сам приказал мне ожидать твоего возвращения в этой глуши… И он помнит о них, в отличие от тебя!.. Мой отец, пока ты сидел в своих треклятых лаконских горах, месяц готовился к этому празднованию, и я не испорчу ему сегодняшний день из-за твоей прихоти!.. В конце концов, ты мог бы вернуться раньше!.. Ты…
– Тише… – предупреждая дальнейшие обвинения жены, Олдер вскинул руку и, поморщившись от слишком резкого движения, произнес: – Если ты так хочешь увидеть отца, Ири, я отпущу тебя… Поедешь на это празднование, покажешь Дейлоку внуков… – на этих словах внимательно вслушивавшийся в разговор родителей Дари немедля прижался к отцу, и Остен, покосившись на него, тут же поправился: – Вернее, внучку… Сын останется со мной. Так будет справедливо.
В по-прежнему тихом голосе колдуна ясно зазвучал металл, а лицо тысячника неожиданно отвердело, оборотившись в суровую маску. В один миг Остен оказался бесконечно далек от Ири, и она, почувствовав пролегшую между ней и мужем глубокую пропасть, раздраженно повела плечами.
– Пусть так, Олдер….
Мужчина кивнул головой и без слов передал тут же захныкавшую Лирейну няньке. После этого немедля обернулся к Дари. Всем своим поведением тысячник показывал, что разгневанная супруга просто перестала для него существовать, а ее дальнейшие слова значат для него столько же, сколько шум ветра в камышах…
Ири, сообразив, что большего ей уже не добиться, направилась к выходу, но на самом пороге, глубоко уязвленная таким поведением мужа, для которого, казалось, не имели значения ни вот-вот готовое уплыть из рук наследство Дейлока, ни прошедшая ночь, обернулась уже на самом пороге и бросила:
– Ты об этом пожалеешь!..
Ответом Ириалане была тишина, и женщина, раздраженно фыркнув, скрылась в глубине коридора…
Вскоре после ухода Ири Остен и сам покинул внутренний дворик. Предательская, с самого утра разлившаяся по телу слабость, которую он попытался прогнать купанием и возней с детьми, не только никуда не делась, но и неожиданно усилилась. Тело стало непривычно тяжелым, будто свинцовым, рана на груди все больше и больше наливалась жаром и словно бы пульсировала…
Дари, прижавшись к отцу, что-то весело болтал, но Остен никак не мог вникнуть, о чем ему пытается рассказать столь любимый им первенец… Наконец, сообразив, что отвечает сыну совершенно невпопад, тысячник передал его под опеку нянек и ушел в свою комнату. Повалился на кровать, пряча лицо в пахнущих чистотой простынях. От прикосновения к прохладному льну стало немного легче – во всяком случае, он еще нашел в себе силы приподняться и, кликнув слугу, наказать принести ему настоянного на снимающем жар имбире вина…
Это было последнее ясное воспоминание тысячника, а потом его словно затянуло в вязкий, переполненный горячечными сновидениями сон…
Снег, треклятый, заполнивший весь мир, снег… Сугробы, в которые кони проваливаются едва ли не по самое брюхо, раня ноги об острый, точно нож, наст, и маячащие где-то впереди лаконские конники, до которых никак не добраться из-за перекрывающих тропы
