Лапина так пугает, поэтому толстяк Хлопов всей душой желает нырнуть под стол и не иметь к этому отношения. Он один и не имеет… Все молчали до сих пор. Но еще никогда не собирались вместе вот так на закрытом заседании Совета! Закрытом ото всех, и охрана за дверями не поможет… От кобуры ладонь привычно переместилась к ноющему левому боку. Наверное, в ярких вспышках лампы им хорошо виден блестящий от пота лоб. Есть повод испугаться по-настоящему…
Почему они молчат? Заседание Совета может превратиться в заседание суда. И нет адвоката, способного отвести от Главного Привратника подозрения. Но улик нет! Колмогоров мертв! Должен был умереть… Казалось, сейчас откроется дверь и вместо еще сохранившего верность Денисова здесь все же появится тот, кто располагает бесспорными доказательствами его вины, кто готов свидетельствовать против, даже подписав этим приговор самому себе… Нет, мертвые не возвращаются из могил. И Нестеров не вернется, чтобы занять отобранное у него место.
Никто не произнес ни слова. Но почему же так хочется достать пистолет?! Тишина. Беспорядочные вспышки света. И одна мысль: они знают! Они знают всё. Впервые Грицких изменило хладнокровие, и он выхватил «гюрзу» из кобуры.
– Неужели никто не может… – грохот выстрелов, во все стороны разлетелись осколки, посыпалась с потолка штукатурка, – …раз и навсегда! Навести здесь порядок?!
Больше ничего не мешало, только почему-то Главный Привратник пришел в себя на полу, правую руку кто-то заломил за спину, придавливая еще и коленом. Фролов склонился над ним:
– Поведение неадекватное. Очевидно, нервный срыв.
– И сердечный приступ из-за этого?
– Вне всякого сомнения, Анатолий Андреевич, клиническая картина будет, как в учебнике.
Юрий Борисович приподнял голову и увидел только горькую усмешку Лапина. И еще Хлопова, который, стоя во главе стола, по- хозяйски положил руку на его собственные бумаги. Стакан воды и какие-то таблетки на ладони возле его лица…
Им всё известно. Совет не обязан ни перед кем отчитываться, и это они тоже хорошо знают. Абсолютная власть.
Алексей пришел в себя от того, что кто-то гладил по лицу. Чья-то маленькая рука.
– Дядя Лёша, это я. У тебя глаз опух, но ты все равно красивый. А это пройдет.
Он повернул голову. Правый глаз ничего не видел, закрытый отеком от сильного удара, но это действительно пройдет, девочка права. Анастасия тоже сидела рядом и улыбалась.
– Насть, я не хочу с вами. Хочу обратно.
– А тебя никто не спрашивает! Ты сейчас слишком беспомощный, и придется смириться с женским деспотизмом.
– Хорошо. А награда герою где? – Алексей с надеждой посмотрел на Анастасию.
– Дядя Лёш, ты не мамин герой, а мой!
Герой чувствовал себя неважно, и вот только женского деспотизма ему не хватало! Девочка устроилась на полу дрезины рядом с ним, обняв ручонкой за шею. Алексей не знал, что и сказать. Но стало немного теплее, от потери крови он чувствовал озноб, даже благородно отвергнутая Федей куртка не помогала. Анастасия одобрительно кивнула, подсунула под голову дочке и Алексею сверток, чтобы было удобнее. Пусть Ивушка позаботится о своем герое, он давно завоевал право на это.
– Ива… Можешь называть меня просто Лёшкой. Мне так привычнее.
«Мой Лёшка».
Позади дрезины заманчиво поблескивали рельсы, уводящие вдаль.
Эпилог
– Мать твою!
Раны и без того долгое время мучили болью, от любого слишком резкого движения сразу расходились их края, пачкая кровью повязки. Теперь же Станислав еще и безжалостно выдергивал нитки швов, будто вросшие в тело.
– Терпи. Столько уже вытерпел, подумаешь – нитки… И не дергайся. А то вместо швов я тебе персональную смирительную рубашку найду. Настя уже все пальцы стерла твои вещи от крови застирывать, не пациент, а зараза какая-то непоседливая.
– Сам ты зараза, – устало отмахнулся Алексей, снова прикусив от боли губу, когда Станислав, нащупав узелок, дернул очередной аккуратный хирургический шов на спине. – Но уж лучше ты, чем местная врачиха. Ее я точно к телу не подпущу, пока еще в сознании! Ей же сто лет, небось, а туда же…
Да, медработник станции Кузьминки была уже далеко не юной особой, и как только Алексей слегка оклемался и обрел способность шевелиться, когда спала температура, то сразу же настроился выздороветь поскорее. Лишь бы эти руки не касались его с какой-то тайной лаской и двусмысленными намерениями. Чувства одинокой женщины он вполне понимал, но разделить их точно не готов! Конечно, это мог быть и чисто материнский инстинкт, но бдительность проявить не мешало. Станислав сразу разобрался, что к
