Медленно ступая, он направился к Олесе.
Подходя к спальне, он услышал всхлипывающие звуки и торопливо распахнул дверь. Она сидела у окна и, хныча, пыталась содрать с лица повязку. Ей уже удалось снять несколько слоев бинта, растревожив рану. Снова показалась кровь.
Сава кинулся к ней.
– Все хорошо, – ласково заговорил он, прижимая женщину к себе. – Все позади, милая. Не надо.
– До… домой, Зэ…ня, – заикаясь, только и смогла выговорить она. – Домой… К Гене… К маме…
– Да, моя родная.
Сава гладил ее по голове, нашептывая на ухо нежности, и Олеся постепенно успокоилась.
– Больше не трогай бинты. Хорошо? Ты должна выздороветь, – сказал он, и женщина, помедлив, кивнула.
– Домой, – прошелестела она.
– Мы скоро уедем. Обещаю.
– К Гене?
Сава почувствовал, как внутри у него все сжалось.
– К Гене, – подтвердил он хрипловато, и голос его был преисполнен обреченной покорностью.
Как мог, он поправил повязку на лице любимой. Затем помог Олесе лечь в постель, а сам сел рядом.
– Ты хочешь чего-нибудь? Кушать? Пить? – тщательно выговаривая слова, спросил Сава, но она замотала головой.
– Я люблю тебя, – сказал он.
В громадных глазах женщины скользнуло отдаленное понимание.
– Давай споем песенку, родная. Давай? Твою любимую, – мягко предложил Сава, и Олеся, доверчиво прижав его исцарапанную ладонь к груди, кивнула.
– Ну, начинай, – тихо предложил мужчина.
Олеся моргнула, затем, шмыгнув носом, неуверенно произнесла:
– За окошком зацвела… Сиреневая веточка…
Она нахмурилась, словно вспоминая слова, и Сава ободряюще улыбнулся.
– В нашем классе появилась, – тихонько запел он. – Ну?
Олеся улыбнулась.
– Новенькая девочка. Платьице в цветочках, сапожки на замочках… Красивые косички…
Она замялась, с надеждой вглядываясь в лицо Савы.
– Длинные реснички[21], – закончил он и, наклонившись, нежно поцеловал ее в лоб.
Она снова улыбнулась, и Сава почувствовал, как где-то глубоко внутри у него затрепетал робкий огонек.
Все будет хорошо.
Обязательно.
Вскоре Олеся уснула, и он осторожно, чтобы не потревожить любимую, вынул руку, прижатую пальцами любимой.
Сава тяжело вздохнул.
Еще раз посмотрел на спящую женщину, ощущая, как наружу рвется надрывный, оглушающе-яростный вой.
Он смотрел на Олесю, но вместо ее родного и милого лица перед ним маячила ухмыляющаяся физиономия Носа. Блестящая от пота, с раззявленным ртом-ямой, в которой, словно ржавые куски арматуры, виднелись обломки зубов. И губы, и подбородок психопата были в крови.
Крохотный огонек, едва зародившийся в душе Савы, тихо угас.
Между тем егерь, заметно повеселевший после ухода Савы, тоже напевал песенку.
– Мы взяли корзинки, мы взяли кошелки, – бормотал он. – Идем по тропинке и смотрим под елки. Гриб, гриб, появись! Гриб, гриб, покажись![22]
Он хищно улыбнулся, блеснув ровной полоской зубов – крепких и здоровых. В отличие от своего родного брата.
– Под елкой – маслята. Их выводок целый, – с озабоченным видом проговорил он. Вынув из внутреннего кармана куртки пузырек с нашатырным спиртом, Дикий открыл его и сунул под нос бесчувственному зэку.
– Эй, просыпайся!
Голова Зажима дернулась, веки с трудом разлепились, словно склеенные. Зрачки бессмысленно вращались, пока наконец не сфокусировались на егере.
