креслом и столом, вместе с милыми его сердцу мелочами.
В воздухе пахло ядовитой грозой, дышать старику становилось все труднее, из глаз покатились едкие слезы, а сердце, что пропускало удары, вдруг бешено заколотилось в сухой груди.
– Хорошо, – проговорил он, поднимаясь.
В комнате сразу посветлело. Вот за окном стала различима знакомая дорожка, ведущая с холма в Город. Вот привычно запахло гарью и ароматными травами, пучки которых лежали в углах помещения. Сердце больше не вырывалось из груди старика, легкие свободно наполнялись воздухом.
Правитель покопался в сундуке и наконец достал узкую коробочку.
– Вот. Но этот последний. Больше не дам, – сказал он.
Фета стояла у стены, навалившись на нее спиной. В глазах женщины, которая мгновение назад закручивая себя в серебристый Вихрь, отражалась вековая усталость, присыпанная пеплом сожженного мира. Не говоря ни слова, Фета схватила коробочку и вышла наружу.
Когда старуха добралась до ее кровати, Юли почти не дышала. Истончившаяся деревянная пластинка на опавшей груди стала подобна листу бумаги. Фета накинула на шею воспитанницы тесемку с новым медальоном. Старый рассыпался в ее руках, как только она его взяла.
Девушка не открыла глаза, но глубоко вдохнула, замерла на секунду, а потом свободно выдохнула. Щеки ее начали розоветь, а заостренные черты лица смягчились. Спустя немного времени Юли уже крепко спала, грудь ее спокойно поднималась и опускалась в ритме ровного дыхания.
Свободной рукой Фета погладила внучку по спутанным локонам, опустилась на холодный пол, привалившись спиной к топчану и вытянув ноги. Она сидела так, медленно покачивая в сжатом кулаке деревянную крошку погибшего медальона, пока девочка не пробудилась, голодная и почти здоровая.
– Отлежись еще денек, – настаивала старая Фета. – Ну куда ты рвешься?
Юли и правда рвалась. Когда она сумела поднять тяжелые веки, после ночной встречи на крыльце прошло два дня. Еще столько же ей понадобилось, чтобы перестать захлебываться противным кашлем, научиться снова дышать без судорог. И все это время, как бы она ни старалась, у Юли не выходило разузнать хоть что-то о томящемся в одиночной палате Крылатом.
За дверью то и дело раздавались шаги сиделок, в палатах кто-то кашлял, кто-то хрипел, кто-то умирал. Но различить в сонме привычных звуков лазарета дыхание одного-единственного мужчины девушка не могла. Заставить же себя спросить о нем у бабушки казалось ей еще худшей пыткой, чем незнание.
Но вот теперь она решительно натягивала на себя одежду, собирала волосы в узел, повязывала их лентой, прислушиваясь к усмиренному зверю в груди. Как он? Не рвет легкие своими когтистыми лапами, не клокочет там, заполняя кровью то, что должно быть заполнено воздухом? Нет. В груди у девушки гулко отдавалось только биение собственного сердца.
– Я пойду. А потом встретимся, хорошо?
Юли наклонилась к бабушке и звучно поцеловала ее в сморщенную щеку. Фета до сих пор болезненно содрогалась от мысли, что почти потеряла внучку. И эта живость девочки, этот ее румянец и прыть смягчили старуху.
– Иди, если хочешь – уступила она. – Но не задерживайся.
И, притворно возмущаясь, старая Фета пошла к себе. Может, пить настойку, может, смотреть в темень за окном да перебирать в уме ответы на один единственный вопрос: что же делать дальше, когда и этот медальон потеряет силу?
Юли в нетерпении потопталась у двери, дожидаясь, когда бабушка наверняка усядется в своем кресле. Щеки пылали, но жар этот не был болезненным, наоборот, он давал ей все новые силы.
Наконец она решилась. Осторожно приоткрыв дверь, Юли выскочила в коридор и, не глядя в сторону других палат, чуть слышно постучалась в дверь к Лину.
Внутри комнаты раздался только кашель. Клокочущий, страшный кашель. Юли, все эти дни представлявшая себе их с Крылатым встречу, отпрянула. В прошлый раз он показался ей сильным, если и не здоровым, то вполне сносно себя чувствующим. Но этот кашель Юли знала – как не знать, если столько лет сидишь ночами у постели умирающих?
– Юлия? Заходи, – донеслось из комнаты.
Юли несмело толкнула дверь. Лин лежал на постели, высоко закинув сломанную ногу на кучу свернутых одеял. Спутанные волосы закрывали его лицо, но Юли сразу разглядела, как он осунулся за прошедшие дни.
– Как ты узнал, что это я? – проговорила она, застывая на пороге.
– Ты единственная, кто стучится, – ответил Крылатый, снова начиная кашлять.
