«Так и поступлю», – решила Юли, облегченно вздохнув, и протянула руку к старой книжице, что была спрятана под подушкой.
«Лекарь прижимает ладони к груди больного, мысленно направляя поток силы от своего сердца в сердце страждущего. Свет прорвется наружу, когда Лекарь почувствует, что готов разделить силу поровну. Мягким потоком свет разольется по телу страждущего, осветит разум его, напитает сердце».
Юли нравилось разбирать полустершиеся строки, угадывать недостающие слова, повторять приятно звучащие словосочетания. Фразы витиевато перетекали одна в другую, и знакомые слова наполнялись новым, таинственным смыслом. Она с удивлением замечала, что медальон откликается на чтение книги, чуть ощутимо теплеет, словно бы кто-то долго держал его в горячих пальцах.
«Юные девы, встающие на путь ле?карства, получают во служение себе ветви именного Дерева, – шептала Юли, проводя кончиком пальца буквам. – Так они приручают Рощу, открывая новые токи силы в своих телах, расширяя грани мира человеческого до мира древесного».
Ее шепот заполнял комнатку, и вот Юли уже казалось, что это далекие сильные деревья шумят за ее окном и надо лишь отворить створки, впустить их голоса, чтобы понять все написанное в книге. Но знакомые шаги в коридоре отвлекли ее от манящего образа Рощи. Фета подходила к двери ее закутка, еще мгновение, и бабушка, войдя, увидит ее с потрепанной книжкой на коленях.
Отчего-то Юли была уверена, что если старуха узнает, чем занята внучка, если она проведает об этих сухих страницах, неразборчивых буковках и прерывающихся строках, то сразу же отберет книгу, унесет в свою комнату и спрячет в сундук. Никогда еще у девушки не было собственной тайны, в тесных стенах просто нечего было скрывать от единственного друга. Но события последних дней, изменившие многое внутри Юли, меняли и жизнь снаружи. Теперь ей хотелось иметь что-то значимое, что принадлежало бы только ей. Например, старую книжку о Лекарях, которых, наверное, и не существовало.
Пока бабушка открывала скрипучую дверь, Юли метнулась с подоконника к топчану, сунула томик глубоко под матрас и уселась посреди кучи тряпья на полу.
– Э-э, да ты ничего не сделала, как вижу, – расстроенно проговорила Фета, заходя внутрь. – Вот так помощница… Заболела, небось?
Она протянула сморщенную ладонь ко лбу внучки, а потом, потянув за шнурок, вытащила из-под свободной рубахи Юли ее медальон.
– Тонкий, – заключила старуха. – Что-то быстро в этот раз…
Не ответив, девушка отвела взгляд. Больше всего в жизни она ненавидела такие моменты. Бабушка не обвиняла ее, но в голосе все равно отражалось разочарование, словно Фета надеялась, что хотя бы в этот раз амулет приживется, словно бы Юли опять сделала что-то не так. Словно это что-то зависело от нее.
– Ну что ж, – вздохнула Фета. – Значит, скоро понадобится другой. Пойду к старику, что ж делать… Пойду.
Она задумчиво оглядела лоскутки.
– К больным больше не ходи, – наконец добавила она, не обращая внимания на возмущенный взгляд внучки. – Сама понимаешь… Мало ли.
Юли продолжала молчать. Это в себе она ненавидела еще больше. Каждый раз, когда силы медальона в ее теле не хватало, чтобы бороться с мучительной болезнью, что-то неведомое в ней становилось опасным для окружающих.
– Вот поэтому ты здесь, – твердо сказала она себе, обводя глазами серое тряпье, когда бабушка вышла. – Вот поэтому отец тебя бросил. Вот поэтому мама умерла. Вот поэтому ты должна отказаться от нового медальона. Всем так будет лучше.
Дни текли за днями, амулет ее становился все тоньше. Иногда Юли просыпалась от страха, что волной накрывал ее вслед за приступами удушья. Иногда она заходилась в кашле, однако он еще не разрывал ей грудь, только испытывал на крепость, сразу отпуская. Фета ничего не говорила о новом медальоне, лишь отводила глаза да подавала внучке лишнюю плошку слабого травяного отвара.
Юли равнодушно это воспринимала, словно смотрела на все со стороны, ее не пугала кровь на ткани, которой она утирала рот после приступов. Мысль о скором избавлении от одиночества, этой комнаты и надоедливой работы хоть и не радовала ее, но зато внушала спокойствие.
Ей было жаль только бабушку, которая останется одна во всем лазарете. Только старая Фета и череда сменяющихся добровольцев, а по другую сторону – неизбывная смерть. Но и это лишь изредка сжимало сердце Юли тоскливой болью.
С рассвета до густых сумерек она шила, штопала и латала рваные вещи, резала ткани на лоскуты и тряпки, пока силы не
