Юли, звучало так, словно где-то звякнула, упав на пол, токая иголка. Ему казалось, что девушки не существует на самом деле, что она – тревожный дух самого лазарета. Кудрявые волосы, выбивающиеся из тугого узла, пугливые глаза, руки, похожие на тонкие палочки, и чуткие пальцы – ее образ словно бы состоял из плотного пара, поднимающегося от чашки с отваром.
Нога постепенно стала заживать, ясность сознания вернулась к Крылатому. И он нашел в себе силы выйти наружу. Братья отыскали для него крепкие костыли. Они принесли их вместе с печальными новостями.
Целую ночь после этого Лин провел в забытьи. Кажется, он плакал. Слезы душили сильнее самых яростных приступов кашля. И он давал им волю. Выплевывая рыдания, освобождаясь от них. Но в душе Лин не верил, что Алисы больше нет. Он чувствовал страх перед кашлем, горькую безнадежность, оставшуюся внутри после смерти Шаи. Это давило в груди тяжким грузом. Но гибель Алисы не стала еще одним камнем.
Лин точно знал: его девочка, сильная и нежная, крепкая, юная может быть в страшной беде – но она жива! Он закрыл глаза и услышал биение ее сердца. Слезы высохли на щеках. Больше он не позволил себе ее оплакивать, боясь накликать беду.
Остаток той ночи Лин добирался до дверей лечебницы, а когда наконец вдохнул холодный воздух, то совсем успокоился. Алиса жива. Он это знает. Он тоскует по ней. Он скорее всего ее не дождется. Но она жива.
В его груди слабо клокотало. Сегодня ему была дарована спокойная ночь. Когда на крыльце появилась Юли, он даже не удивился, лишь пожалел девчушку: выглядела она так, словно не сиделкой была, а больной из самой «тяжелой» палаты.
Не удивился Лин и ее возвращению: дух, живущий в стенах лазарета, может притвориться больным, но никак не умереть вместе с остальными. Чего о себе он сказать не мог.
В течение нескольких дней, прошедших после долгой ночной дороги наружу, он лишился последних сил. Лин надрывно кашлял целыми часами, хватая воздух окровавленным ртом. В груди нестерпимо болело. Удушье накатывало долгими волнами, и он тонул в них, опускался все ниже, но никак не достигал дна.
В минуты редких передышек, что нехотя предоставляла ему болезнь, как подачку, Лин прятал страх, уходя в воспоминания самых счастливых лет Братства. Он говорил и говорил, а девушка, приходившая к нему каждую ночь, ловила каждое его слово.
Иногда Лину казалось, что он говорит с Алисой. Иногда он четко понимал, что рядом с ним сидит чужак и что он по сути и не знает ничего об этой девушке с тонкой фигуркой. Она может оказаться простой сиделкой или плодом его воспаленного сознания. Она может быть злобным духом, а может, призраком умершего здесь добровольца.
Лин даже нашел в себе силы спросить у дневной сиделки, не видела ли она среди остальных кудрявую девчушку, худенькую до прозрачности.
– Девчушку? – переспросила женщина, подозрительно вздрагивая. – Ох, дорогой, среди нас таких нет.
В былые времена, когда Лин еще мог испытывать любопытство, он бы вгрызся в сожженную землю, но узнал тайну своей маленькой гостьи. А теперь он лишь благодарил Святых Крылатых за таинственную собеседницу, которая делит с ним бесконечные ночи, полные бреда и окрашенные кровью.
Когда девушка легла рядом, желая согреть его, трясущегося в ознобе, Лин почувствовал, кажется, все косточки ее грудной клетки и отчаянно бьющееся за ними сердечко. Вот вспыхнули ее щеки. Вот она задышала ему в шею, прерывисто и испуганно. Мятежный дух не мог так дышать, замирать, прижимая к себе тонкими ручками мужские плечи.
В последний раз Лин ощущал такое прикосновение женских рук в ту далекую, сладкую ночь. Когда, поддавшись слабости, а может, и правда захотев этого, Алиса поцеловала старого друга, доверяясь его рукам, его губам. Даже несмотря на лихорадку Крылатый почувствовал, как память согревает его сердце.
Девушка продолжала прижиматься к нему своим хрупким тельцем, не догадываясь, что он сам прогнал озноб всего одним- единственным воспоминанием: обнаженная спина Алисы в лунном свете. Он помнил каждую деталь этой картины, каждую колкую мурашку, каждый прерывистый стон, сорвавшийся с губ.
Тишина в комнате сгустилась, стала почти осязаемой.
– Ты знала Алису? – сорвалось с губ Лина.
И он уже не мог себя остановить. Он говорил и говорил, слова лились потоком. Он никогда не позволял себе их сказать. Никому. Ни Шае, которая прекрасно понимала все без слов, ни Братьям, даже самой Алисе он не успел сказать этого.
Но девушка, все больше походившая на безликий дух лечебницы, умела слушать, как никто прежде его не слушал. Она впитывала его слова кожей, повторяла их, чуть заметно шевеля губами. Даже всякую ерунду вроде историй у костра. Будто силилась запомнить, как он говорит.
Лин откинулся на подушку и невольно признался Юли и в своей глупости, и в том, сколько времени они с Алисой потеряли только потому, что он был последним болваном.
