больного тела, сухого жара, горьких трав, не приносивших облегчения Крылатой. В эти минуты она дышала часто и отрывисто, хрипя, заглатывая воздух так, как пьют воду умирающие от жажды, а потом заходилась в страшном кашле.
Он начинался где-то глубоко внутри изможденного тела Анабель и медленной волной поднимался вверх, она широко распахивала ничего не видящие глаза, хваталась руками за простынь, металась на подушках, чувствуя приближение приступа. Но он был неотвратим. И вот ее лицо сморщивалось, а горло начинал раздирать сухой, хриплый кашель.
Старуха Фета пыталась напоить Крылатую отварами, приподнимала ее, помогала свеситься с края кровати, накладывала ей на спину и на грудь компрессы, убирала налипшие пряди с лица. Однако удушье лишь усугублялось, и в конце концов из натруженного горла начинала обильно идти кровь. Спустя бесконечные мгновения, когда Анабель захлебывалась ею, пытаясь схватить хоть немного воздуха ртом, приступ сменялся обморочным забытьем.
Тогда Крылатая затихала, тонула в подушках, покрываясь липким холодным потом. Ее дыхание, почти неслышное, рваное, неверное, пугало Томаса сильнее кровавой пены на любимых губах. В эти минуты ему казалось, что жена уже покинула его, так и не придя в себя. Он в ужасе поднимал глаза на старуху, пытаясь по ее взгляду понять, случилось это или еще нет.
Но Фета лишь отирала пот с бледного лба Крылатой, укутывала ее в покрывало и окуривала зажженными пучками пахучей травы, шепча что-то себе под нос.
За все часы, что они провели втроем, на поле битвы, уже проигранной, старая больше не сказала Томасу ни единого слова. А он продолжал сидеть в углу, рядом с кроватью, не чувствуя затекающих ног.
Из оцепенения он вышел, когда Анабель, отирая кровь с губ, не погрузилась в беспамятство, а посмотрела на него осознанным взглядом. Не в силах подняться, он подполз к ней, схватил опущенную с кровати руку и покрыл ее поцелуями. Ничего не произнося, Крылатая дотронулась до его растрепанных волос, запустила в них пальцы, слегка поглаживая темные пряди.
– Оброс-то как, – прохрипела она, пробуя улыбнуться.
Томас потянулся к ней, присел на край постели, боясь прикоснуться к осунувшейся жене. Она смотрела на него из-под тяжелых век.
– Надо тебя подстричь, вот оправлюсь – и займусь. – Анабель попыталась приподняться над подушками, но силы ее оставили.
Крылатый бережно подхватил жену за невесомые плечи, подвинул чуть выше и осторожно погладил по щеке, отметив машинально, что она теплая, – значит, жар спал. Он хотел было отстраниться, боясь навредить, но Анабель прижала головой его ладонь, щурясь, словно лисица на солнцепеке. Ее тонкая рука поднялась над кроватью и мягко опустилась на живот.
– Там наш малыш, – шептала она. – Он тоже рад, что ты вернулся…
Томас, не убирая ладони от лица жены, проследил за движением ее руки и невольно поморщился. Внутри него рождалась бессмысленная, не оправданная ничем уверенность, что живущий внутри его женщины ребенок повинен в страшной болезни.
«Это он высосал все ее силы, ослабил, почти убил, – думал Томас, с ненавистью наблюдая, как нежно гладит Анабель свой огромный живот. – Как она его родит, если сама еле дышит? Зачем он нам? Почему она решила оставить его, не сказав мне ни слова?»
Но произнести это вслух Томас не решился. Анабель приоткрыла глаза и с ожиданием посмотрела на мужа.
– Давай, погладь тоже… Наш малыш все чувствует, все понимает. Он такой умненький, такой смелый… Ему тоже очень страшно. – Женщина шептала, не замечая, что плачет, уговаривая Томаса почувствовать ту же безграничную любовь к будущему ребенку, что наполняла ее все эти месяцы. – Он знает, что мама болеет, и почти не толкается, потрогай, Томас! Это же наш малыш.
Она потянулась к его руке, подалась вперед, и Томасу ничего не оставалось, как сдаться ее уговорам. Он осторожно прикоснулся ладонью к натянутой коже, что-то большое и теплое внутри живота жены мягко качнулось ему навстречу. Анабель сдавленно всхлипнула, но подавила плач, чтобы снова не зайтись в кашле. Малыш толкнул в руку Томаса еще раз, словно желая, чтобы тот перестал касаться его даже через тело матери.
Крылатый ничего не почувствовал. Темная жижа внутри его головы лишь колыхнулась, не позволяя осознать важность происходящего с ним. Любовь к Анабель была непреложной, он таял от жалости и нежности к ней, он желал ее даже сейчас, усталую, безжизненную, с заставившим выгнуться ее тонкую спину тяжелым животом. Но ребенок, который в ней жил, не вызывал в Томасе ни единого светлого чувства. Это был чужак, отбирающий у Крылатого любимую женщину. Когда она выздоровеет и родит – если она выздоровеет и родит, поправил Томаса внутренний злой голос, – ничего уже не будет, как раньше. Навсегда теперь между ними встанет кто-то еще. Новый человек, который полностью изменит их жизнь.
Анабель, словно понимая все, что происходило сейчас с Крылатым, оторвала руку от своего живота и погладила Томаса по
