Юноша едва не задохнулся, когда вкусил видании, походившей на смесь масла и сметаны. Она была настолько вкусна, что у него продолжали течь слюнки даже, когда он уже начал есть.
– Куда ты их услала, хласита?
– Не опасайся за них. Эти резвицы нигде не пропадут. Лес хранит их, ибо они плоть от плоти его. Как и я. Сейчас они сидят подле Желт-камня и поют свою любимую песню.
– Про тропку на лугу?
Колдунья улыбнулась.
– А и впрямь любишь их, как и они тебя полюбили. Недаром Миса в тот день, как они с тобой повстречаться должны были, сказала им, что любовь ей слышится. Самая способная она из них.
– Так и сказала? Загодя?
– Да. – Хласита, вдруг, помрачнела, и Ран вспомнил, что приглашен сюда вовсе не на трапезу. Он быстро доел ломоть хлеба и отказался от добавки.
Колдунья убрала остатки обратно в печь, аккуратно закрыла ее, поднялась. Она засвистела и будто бы с потолка, слетели несколько птиц. Они принялись клевать крошки на столе.
– Ступай за мной, – приказала хласита.
Они вышли вон из дома, прошли очаровательно теплый садик и вышли в лес. Колдунья плыла перед Раном с такой быстротой, что юноше приходилось то и дело переходить на бег вприпрыжку.
Внезапно, Людис остановилась подле рунбрана и обошла его кругом. Жестом она остановила Рана, готового последовать за ней. Колдунья принялась напевать что-то, попутно оглаживая ствол дерева. Потом она вытащила небольшой ножичек и вонзила его в плоть рунбрана. Подняв с земли плоский камень, имевший форму чаши, она подала ее Рану. Юноша держал чашу так, чтобы сок рунбрана набирался в нее.
– Довольно, – сказала хласита и снова полетела вперед.
Ран дивился этой ее способности. Она шла по земле, он видел, но так, что ни платье, ни плечи, ни голова ее не колыхались от ходьбы, как бывает с женщинами. Она словно бы парила.
Они шли еще несколько времени и вышли на маленькую полянку между деревьями, посреди которой стоял небольшой каменный истукан. Своими грозными выпученными глазами он строго оглядывал их.
Ран обошел остановившуюся колдунью и в ужасе заметил, как истукан медленно повернулся в его сторону.
– Ты узнал его, Двадед? – спросила его Людиса. – Я привела его под твои очи. Он ли? – Истукан продолжал смотреть на Рана. У юноши невольно затряслись руки. – Что же ты? Напугал бедняжку. Не бойся его, Ран. Он стар, мудр, но нелюдим. Отодвинь его с места, на котором стоит. – Ран стоял как вкопаный. – Чего же ты медлишь? Иди, он не сделает тебе ничего плохого. – Ран осторожно двинулся к истукану, а тот поворачивался так, чтобы быть всегда обращенным к нему лицом.
Трясущимися руками, юноша приподнял камень и отставил его в сторону. Ему в лицо тут же ударили теплая и холодная струи, исходившие из углубления, в котором стоял истукан.
Людиса подошла и поставила на это место каменную чашу.
Смола рунбрана, набежавшая в нее, – густая зеленовато-оранжевая жидкость, вдруг, вмиг просветлела и стала прозрачной. Хласита положила на нее свою руку, и по поверхности смолы стали расходиться яркие белые волны. Людиса шептала: «Эрех, манра-та лаху ана! Эрех, манра-та лаху ана!» После этого, она молча указала Рану приложить свою руку.
Холкун вздрогнул оттого, что ощутил, как его руку словно бы сжали в тисках.
– Посмотри, – проговорила Людис, поднимая каменного истукана на руки с такой легкостью, словно это была пушинка. Ран несколько смутился, потому что ему камень показался очень тяжелым.
Смола под рукой юноши вмиг почернела
– Неотраженье. Невиденье, – прошептала колдунья. – Верно, но не все еще потеряно. – Она, казалось, разговаривала с камнем. Вдруг, женщина схватила юношу за голову и наклонила его над чашей. Он увидел в ней свое отражение, словно бы на глади воды. – Ты видел, Двадед. О, боги! Да, я сделаю… я ему обскажу… – Она убрала чашу и поставила на ее место истукана.
Обратный путь они прошли молча. Ран шел подавленый. Нехорошие мысли роились в его голове. Он думал о родителях и братьях.
– Не думай о них, Ран из рода Поров. С ними случится плохое, только, когда не послушаешь меня. Коли послушаешь, все будет хорошо.
– Чего же ты про меня сказала? И богов припоминала?
