Но мальчик Квава произнес лишь одно слово, «эвр», и холкунам тут же стало все понятно.
– Гляди, холы, вот это животина! – раздалось из задних рядов, и в траву полетело копье.
Прежде, чем кто-нибудь успел что-то понять, людомар стянул с плеча лук, наложил стрелу и пустил ее в копье. Стрела впилась в древко оружия, и копье бесполезной палкой отлетело в траву.
– О-о-о! – пронеслось по рядам воинов. Обе стороны снова пребывали в замешательстве.
– Оставь его, ребята! – приказал, наконец, старший. – Заберем детей, и пусть идет, куда ему вздумается.
Дети снова заревели, но людомар сам поднес их холкунам и помог водрузить на подошедшие телеги. С облегчением Сын Прыгуна продолжил было путь, но нутро его скребла неотступная въедливая мысль.
Никто не заметил, как ночью маленького Кваву выкрали из телеги.
Неся восторженно озиравшегося мальчика на своих плечах, людомар улыбался – что бывало редко – ибо слово, данное у соуна, должно было быть исполнено.
Намного опередив караван, охотник снова вышел на дорогу, а после и вовсе запрыгнул на выехавшую из полей телегу. Правивший ею пасмас был настолько стар, что помнил людомаров и не боялся их. Он лишь удивленно покряхтывал от возможности лицезреть высокого охотника и, говоря, «охо-хо» накручивал кончик грязной бородки. И никто, кроме людомара не слышал и не чувствовал, как далеко в поле, вместе с ними тяжелой поступью шел иисеп, сжимая в челюстях полу съеденное тело эвра.
***
Возвращение ребенка не оказалось радостным. Мужичонка, протрезвев и поняв, что вместе со своей честью он продал у харчевни и сына, повесился, от чего его жена пришла в еще большее отчаяние. Пасмаска билась в истерике и оглашала обветшалую хибарку истошными воплями в тот момент, когда людомар вошел внутрь, сопровождаемый молчаливым конвоем из деревенской детворы, любопытно-пораженной видом лесного охотника.
– Ой, что же ты наделал-то! – набросилась голосящая баба на сына. – Папку извел! – С этими словами она со всей своей бабьей дури начала хлестать мальчика по щекам.
Людомар стоял с заткнутыми руками ушами и с удивлением смотрел на нее. Охотнику трудно понять то множество эмоций, которые часто охватывают пасмасов. Собственно, этим, да еще своей неопрятностью и бедностью данный народец и знаменит.
Даже рассказ Сына Прыгуна о том, что мальчик никуда не сбегал, а был продан отцом за кристаллы тепла, ничего не изменил. Потеряв кормильца, женщина вконец обезумела. Держа на руках ребенка, девочку лет трех, пасмаска покачивалась взад и вперед, обводя безумными невидящими глазами пространство перед собой. Разум ее просветлел лишь в миг, когда глаза натолкнулись на людомара.
– Ничего не дам! – не своим голосом заорала она. – Прочь! Ничего не получишь! – Она едва не швырнула дочерью в охотника. – Уйди прочь!
– Нельзя так, Дорива! – зацыкали на нее со всех сторон.
– Нечего мне ему дать. Нет у меня ничего! Пусть не ожидает… Тьфу-тьфу-тьфу! – Глаза пасмаски неожиданно округлились. – Это ты виноват, – вдруг подступила она к охотнику, – ты накликал беду… поганый…
– Что ты! Что ты?! – замахали на нее со всех сторон, ибо вся деревня знала, что именно Дорива пошла к людомару, а не он пришел к ней.
– Доря, – прокралась к женщине старуха, сморщенная настолько, что под наплывали обвисшей кожи было трудно разглядеть ее лицо. Старуха что-то зашептала пасмаске, и та умолкла. – Надо отдать, – принялась повторять советчица, поглаживая безутешную женщину по голове. – Не то вернется он, и скот наш пожрет.
С чего пасмасы взяли, что людомары мстительны, никому доподлино неизвестно, но факт оставался фактом: людомары не испортили ничего ни одному пасмасу, но этого словно и не было – все обвиняли их во вредительстве.
Людомар развернулся, и хотел было уходить, но старуха заметила его движения, бросались вслед, изъявив незаурядное мастерство в прыжках и беге, и остановила охотника, преградив ему путь:
– Уходя – не уйдешь, возвратясь – не вернешься! – крикливо припевала она, пританцовывая. – Убереги нас, Зверобог, от возврата слуги твоего на веки вечные с дурными мыслями. Не уходи от нас, – по-доброму обратилась она к людомару, – а коли пошел, так возьми от нас. Не можем делиться ничем, так хоть плотью своей поделимся с тобой. Возьми вот нас в ней.
Из-за спины старухи к людомару вытолкнули малюсенький комочек, смотревший на него широко открытыми от ужаса карими глазами. Комочек дико трясся.
