– Может, – замечает он, – нужно что-то с другой дверью сделать?
– Предпочтительный вариант лично для меня, – отзывается Шара. И бормочет строки из Жугоставы – впустую, дверь никак не реагирует. – Тогда эта дверь бесполезна. Если, конечно, Склад хорошо охраняется.
– Он прекрасно охраняется! – сердито гаркает Мулагеш.
Шара пробует зайти с другой стороны – а вознесем-ка мы хвалу главным святым из числа жугостани! И это тоже не срабатывает – дверь не подается. Вот, значит, как чувствует себя распутник, пытающийся склеить девицу на вечеринке, – то один комплимент отпустит, то другой…
– Мне все-таки кажется, – наконец говорит она, – что я делаю что-то не то.
Мулагеш с трудом подавляет свирепый зевок:
– С чего это вы так решили?
Шара рассеянно переводит взгляд на дальнюю стену атриума Жугова: на одной из пиктограмм запечатлена какая-то невероятно сложная по эквилибристике оргия.
– Жугов требовал, чтобы ему доказывали преданность не словами, а делом. Ввязывались во что-нибудь безумное, спонтанно, отдавая всего себя…
Оргией предводительствует некая фигура в остроконечном колпаке, в одной руке у нее кувшин вина, а в другой – нож.
– Он требовал, чтобы ему приносили жертвы кровью, потом, слезами, эмоциями…
И тут она припоминает знаменитый пассаж из Жугоставы: «Те же, что не желают расставаться с кровью и страхами, отвергают вино и забавы, кто, получив возможность выбрать, дрожат и в страхе отступают, – о нет, таковые не будут допущены ко мне».
Вино. И плоть. Вот она, разгадка.
– Сигруд, – говорит Шара. – Дай-ка мне свою фляжку.
Сигруд поднимает голову и недоуменно хмурится.
– Я знаю, у тебя есть. И да, мне на это плевать. Просто дай мне флягу. И кинжал.
Мулагеш тушит сигариллу о стену, огненными брызгами летят искры.
– Что-то мне совсем не нравится, какой оборот приняло это дело…
Сигруд поднимается, шебуршится в карманах пальто, там что-то позвякивает – без сомнения, какой-то крайне неприятный инструментарий – и вынимает здоровенную бутыль коричневого стекла.
– Это что? – спрашивает Шара.
– Сказали, что сливовое вино, – пожимает плечами Сигруд. – Но пахнет оно… в общем, сдается мне, что тот торговец малешко наврал.
– А ты… попробовал?
– Ну да. И даже не ослеп. Так что… – и он протягивает ей кинжальчик.
«Это либо сработает… – думает Шара, – либо я окажусь в крайне неловком положении…» Сигруд выдирает из бутыли пробку – да уж, пахнет это пойло так, что аж глаза слезятся, – а она стаскивает зубами перчатку со свободной руки. Так, надо собраться. И Шара режет ладонь кинжалом.
Мулагеш ошалело охает:
– Это что еще за…
Шара приникает к порезу и слизывает кровь – рана кровоточит обильно, кровь заполняет рот, вкус у нее медно-соленый, Шару тошнит. И она отрывает ладонь от губ и делает быстрый глоток из бутыли.
Да уж, такой дряни ей еще не проходилось пробовать. Желудок содрогается в рвотных спазмах, рвота карабкается вверх по пищеводу… Нет, нет, сейчас нельзя! Она разворачивается к дверному проему, разевает рот и оплевывает пустоту в раме замешанной на алкоголе кровью.
Вот теперь – можно. И даже сил нет посмотреть, сработало или нет. Шара успевает отдать бутыль и кинжал Сигруду, падает на четвереньки, и ее бурно рвет. Впрочем, большая часть содержимого желудка покинула ее еще при виде
Она слышит, как Мулагеш нечленораздельно кхекает и охает.
И как тихонько скрипит сталь – это Сигруд потянул черный кинжал из ножен.
– Что? – хрипит она. И утирает выбитые рвотой слезы. – Что там? Получилось?
Она поднимает голову: мгм, да. Действительно, пока непонятно.
Дверной проем залила непроницаемая чернота, словно кто-то, пока она не смотрела, вставил туда пластину черного графита. Одна из солдат Мулагеш, любопытствуя, забегает за дверь – что ж, ее совершенно не видно за глухой тьмой внутри. Девушка высовывается с другой стороны двери:
– Ну что? Ничего?
– Ничего, – качает головой Мулагеш. – А что, оно должно было повести себя… – ей явно не хватает слов: – …Так?
– По крайней мере оно отреагировало, – вздыхает Шара. Берет канделябр и подходит к двери.
– Осторожно! – вскрикивает Мулагеш. – Вдруг… не знаю… оттуда что-нибудь возьмет и выпрыгнет!
И тут Шара замечает, что чернота внутри проема не так плотна, как кажется: она подходит ближе, тени отступают, и из тьмы выплывают высокие металлические стеллажи и трухлявый деревянный пол.
