характер…
Парнишка ахает, смотрит на свою руку, потом на потолок. А потом хватается за голову и всхлипывает.
– …кошмара.
– Но это же пытка.
– Нет, – спокойно отвечает Шара. – Пытки я видела. Это даже близко не стояло. И потом, под наркотиком люди говорят… скажем, правду. А под пыткой – то, что вы хотите услышать. К тому же люди склонны считать этот метод допроса более щадящим. Хотя бы потому, что потом никто не может сказать с точностью, было это или нет.
– Как же хорошо, что я осталась в армии, – бормочет Мулагеш. – И не пошла в разведку. Как мерзко на душе-то сразу стало…
– Было бы еще мерзее, если бы мы не получали в ходе допросов информацию, которая позволяет спасти множество жизней.
– Выходит, мораль мы оставляем за порогом допросной камеры.
– У государств нет морали, – говорит Шара, по памяти цитируя тетушку Винью. – Только интересы.
– А хоть бы и так. Но все равно… вы – и это все… как-то не вяжется.
– Почему?
– Ну… Меня не было в Галадеше, когда разразился тот скандал с Национальной партией. Впрочем, новость и так повсюду разлетелась. Все, абсолютно все обсуждали эту историю. У всех на глазах блестящая карьера кандидата в премьер-министры рассыпалась в труху… Плюс еще эта попытка самоубийства партийного казначея – нет ничего постыднее, чем попытаться благородно уйти из жизни и потерпеть неудачу… Но больше всего обсуждали девушку, из-за которой все и случилось. Девушку, которая слишком сильно раскачала лодку.
Шара медленно смаргивает. Дальше по коридору стоят трое полицейских и разговаривают на повышенных тонах, причем все злее и злее.
– Все говорили: она не виновата, – продолжает Мулагеш. – Просто слишком молоденькая, вот и не разобралась. Сколько ей было – двадцать? Запальчивая, неопытная – не понимала еще, что некоторых коррупционеров трогать нельзя. Что в змеиное гнездо голыми руками не лезут.
Из кабинета выскакивает разъяренная секретарша и сердито призывает полицейских к порядку. Обменявшись злющими взглядами, те расходятся.
– Она следовала велениям сердца, – говорит Мулагеш, – а не разума. Ну и наворотила лишнего.
Шара смотрит на парнишку в камере: тот ерзает, готовясь то ли заплакать, то ли рассмеяться.
– Я всегда считала, – продолжает Мулагеш, – что та девушка – хороший человек, которому досталась поганая работа. Вот и все.
Мальчик откидывается на стуле и упирается затылком в стену. Глаза у него остекленелые, невидящие. Шара захлопывает смотровую щель.
Так, хватит.
– Простите, но мне пора, – говорит она, открывает дверь, проскальзывает внутрь и запирает ее за собой.
В жизни не была она так счастлива, заходя в тюремную камеру.
Парнишка пытается сфокусироваться:
– Кто здесь?
Шара успокаивает его:
– Тихо, тихо. Не волнуйся. Это я. Все хорошо.
– Кто? Кто это? – Он облизывает губы. Одежда его мокра от пота.
– Тебе нужно успокоиться и расслабиться. Ты выздоравливаешь.
– Правда?
– Да. Ты упал и стукнулся головой. Не помнишь?
Он напряженно щурится, силясь разобраться:
– Может быть… Мне кажется… я упал… на той вечеринке…
– Да. И мы поместили тебя в прохладное темное место. Чтобы ты успокоился. Ты перевозбудился немного, но теперь все будет хорошо.
– Правда? Со мной правда все будет хорошо?
– Конечно. Ты же в больнице. Просто полежишь здесь еще немного, на всякий случай.
– Нет! Нельзя, мне нужно идти! Я должен… – И он возится на стуле, пытаясь встать.
– Что ты должен сделать?
– Я должен вернуться к остальным.
– К кому? К твоим друзьям?
Он сглатывает и кивает. Дыхание становится частым и тяжелым. Перед глазами у него сейчас мелькают дрыгающиеся тени, взрываются кислотные цвета, проносятся холодные огни…
– Ну полно, куда ты пойдешь в таком состоянии? – повторяет она.
Он пытается ответить на вопрос:
– Н-нет… мне нужно… идти…
