— Чего тебе от меня надо, Верден? — Я настороженно наблюдала за ним, пытаясь понять, что у него на уме.
— О, так мы созрели до выяснения отношений? — насмешливо хмыкнул он. — В очередной раз, Сонь?
— Какие на хрен отношения, слышишь?! — взвилась я, нервно вышагивая по комнате. — Я не живу с тобой, я просто иногда сплю здесь! У тебя никаких прав на меня нет! Ты не имеешь права распоряжаться моей жизнью и за меня принимать решения!.. — посыпались из меня слова, но Верден договорить не дал.
— Эк тебя занесло, — покачал он головой. — А теперь заткнись и попробуй честно ответить всего на несколько моих вопросов, идет?
Поперхнувшись следующей гневной фразой, я, помедлив, кивнула.
— Вопрос первый. Назови хоть один раз, когда я за тебя что-то решал и уж тем более заявлял какие-то права, — ровным голосом произнес Верден.
— В самом начале, когда с места в карьер начал приставать, — буркнула я.
Он склонил голову, хмыкнул.
— Ступил, — кратко ответил альбинос, — но быстро исправился. Еще скажи, что тебе не нравилось целоваться со мной, — усмехнулся Верден. — Итак? Я делал что-то, что тебе активно не нравилось или шло вразрез с твоими желаниями?
Черт. Почувствовала себя дурой, честно. Причем истеричной дурой. Молча покачала головой, отвернувшись к стене.
— Хорошо. Тогда следующий вопрос. Ты действительно не хочешь ехать со мной?
— Нет, — произнесла еле слышно и прикусила губу.
— Радует. И последнее, пожалуй. — Верден помолчал и продолжил: — Почему ты так отчаянно трусишь делать то, что тебе хочется, Соня? Что в этом страшного?
Я молчала, потому что не знала, что ответить.
— Посмотри на меня, — тихий, не допускающий возражений голос.
Повернулась, встретилась с ним глазами и неожиданно растерялась, утонув в ворохе вспыхнувших эмоций.
— Перестань думать, Сонька, а! — Верден чуть прищурился. — И перестань уже искать подводные камни. Я делаю ровно то, что мне хочется, и ничего такого, чего не хочется тебе. Мысли, конечно, можешь закрывать, но ауру я вижу, и эмоции твои тоже, и чувствую очень хорошо твое состояние. Ты боишься зависимости, причем панически, любой. — Тим помолчал. — Черт, Соня, ты же знаешь, нам не деться друг от друга никуда. И хочешь честно? — Я с каким-то сладким ужасом замерла в ожидании. Верден же продолжил со злой радостью: — Я не хочу никуда от тебя деваться, знаешь ли. Мне комфортно рядом с тобой, и можешь сколько угодно шарахаться, но я чувствую, что ты испытываешь то же самое. Мне не нужны от тебя никакие обязательства, сколько повторять, у меня нет потребности видеть тебя каждую минуту своей жизни или контролировать каждый твой шаг. Ты вольна заниматься чем хочешь. Но, Соня, — Тим сделал шаг вперед и поднял указательный палец, не сводя с меня пристального прищуренного взгляда, — если тебе хочется проводить время со мной, хотя бы изредка, хватит делать вид, что совершаешь самую большую ошибку в своей жизни. Перестань мыслить и действовать по шаблону, Александровская, — он снова шагнул, его голос стал чуть тише, а я не могла пошевелиться, застигнутая врасплох его отповедью, — ты уже не школьница, не маленькая девочка. Мы разговаривали и не раз на одну и ту же тему, и ты упорно не хочешь видеть дальше своего носа. И знаешь что? — Он подошел вплотную, приподняв мою голову за подбородок. — Я больше не буду тебя уговаривать, а просто буду делать то, что считаю нужным, — снова пауза, Верден наклонился, глядя, казалось, прямо мне в душу своими чертовыми глазами. — Нам обоим нужным, Соня. — Его голос упал до шепота. — И, прости, твои психозы и выкрутасы мне по барабану, — усмешка, от которой у меня внезапно ослабли коленки, — Ну? Чего хочешь сейчас, последний раз спрашиваю? — задал он вопрос требовательным тоном.
— Да чтоб ты сдох, Верден!.. — Я прошипела ему в лицо, и…
Крепко обняв за шею, притянула к себе, жадно поцеловав. Черт, эмоции и чувства сошли с ума, просто затоптав попытавшихся робко протестовать тараканов, ибо предателю-организму все, что он услышал, чрезвычайно понравилось. И решительность, и подтекст, в котором ясно ощущались властные нотки, и… Короче, по-моему, вместе с чувствами сошла с ума и я. Он опять содрал с меня панцирь, вытащив мягкого моллюска наружу, но вместо того, чтобы безжалостно тыкать в уязвимые места, начал ласково поглаживать, успокаивая и давая время привыкнуть к себе. Все-таки приручал, скотина, пусть даже искренне считал, что нет.
— Откуда ты взялся на мою голову, а?! Упырь красноглазый… — Лихорадочный злой шепот срывался с моих губ, пока я судорожными движениями пыталась стянуть с него футболку, задыхаясь от переполнявших эмоций. — Гос-споди, как же ненавижу тебя, слышишь?!.
— Заткнись, Сонька. — Верден тихо, довольно рассмеялся, отбросив футболку, и, схватив меня в охапку, посадил на очень удачно стоявший рядом стол. — Поздно психовать, и… — он наклонился к моему уху и закончил, пока его пальцы проворно справлялись с пуговицами на моей рубашке, — в твоей ауре ни единого черного пятнышка, вруша. — Дыхание Тима защекотало шею, и я от избытка эмоций и зашкаливавшего желания впилась ногтями в его плечи.
Крышу сорвало не только у меня — Верден сломал молнию на джинсах, когда расстегивал, но это я обнаружила только утром. Как бедный стол выдержал бешеный порыв нашей страсти, ума не приложу, но скрипел он подозрительно жалобно и угрожающе, явно не рассчитанный на такие нагрузки. Порадовалась, что половина этажа уже разъехалась, ибо меня, наверное, не слышал только глухой. Уже ближе к утру, распластавшись обессиленной медузой на альбиносе, отстраненно подумала, что трындец моей относительно спокойной последние два года жизни. Верден, похоже, твердо намерен доказать, что я не права в своих заблуждениях и упрямстве.
— Рад, что ты это понимаешь, Соня, — от вкрадчивого шепота чуть не подскочила — откуда только силы взялись?! — и ошалело уставилась на наглую усмешку красноглазого.
— Ты!.. — Я поспешно вернула блок на место, красная как свекла от его бесцеремонности. — Стучаться надо, между прочим! Придурок…
Он довольно усмехнулся и притянул меня к себе, уложив голову на плечо. Вообще-то я предпочитала спать или на животе, или на боку, но не… не так близко к нему. Сейчас же сопротивляться и отвоевывать относительную свободу желания не было. Мышцы превратились в желе, а в сознании лениво ворочалась одна мысль: спать.
