несчастье.
Когда няни убедились в том, что девочка не поранилась, они развернули куклу и осмотрели ее. Это была очень красивая огромная кукла с настоящими светлыми волосами и веками, которые могли опускаться и закрывать взрослые темные глаза. Если поднять ее правую рукой и опустить, она говорила: «Па-па», а если левую: «Ма-ма». Голос ее звучал очень четко.
– Я услышала, как она сказала «Па», когда падала, – заметила младшая няня. – А должна была сказать «Па-па».
– Это потому что ее рука двинулась вверх, когда она ударилась о ступеньку, – сказала старшая няня, – Она скажет второе «Па», когда я опущу ее.
– Па, – произнесла Нина, когда ее правую руку опустили вниз. По ее лицу ото лба через нос к гофрированному воротничку бледно-зеленого шелкового платья матушки Хаббард протянулась ужасная трещина – там даже выпали два небольших треугольных кусочка фарфора.
– Полагаю, это чудо, что она, разбитая, вообще может говорить, – сказала младшая няня.
– Придется отнести ее к мистеру Пюклеру, – заявила старшая. – Это недалеко, и лучше бы вам отправиться прямо сейчас.
Госпожа Гвендолен была занята тем, что, не обращая внимания на нянек, с помощью маленькой лопатки копала яму.
– Что вы делаете? – поинтересовалась горничная, глядя на нее.
– Нина умерла, и я копаю ей могилу, – задумчиво ответила ее светлость.
– О, она еще вернется к жизни, – заверила горничная.
Младшая няня завернула Нину и ушла. К счастью, поблизости оказался добрый солдат с очень длинными ногами и столь же маленькой фуражкой, и, поскольку заняться ему было нечем, он предложил в сохранности доставить младшую няню к мистеру Пюклеру и обратно.
Мистер Бернард Пюклер и его юная дочь жили в небольшом домике в узком переулке, который выходил на тихую улочку неподалеку от Белгрейв-сквер. Это был известный кукольный мастер, занимавшийся своим делом в самом аристократичном квартале города. Он ремонтировал кукол всех размеров и возрастов, кукол-мальчиков и кукол-девочек, детских кукол в длинных одеждах и взрослых – в модных платьях. Он чинил говорящих и немых кукол, таких, которые закрывают глаза, если их положить, и тех, чьи глаза закрываются с помощью таинственных ниточек. Его дочь Эльза была всего двенадцати лет, но уже умела штопать одежду кукол и делать им прически – а это труднее, чем вы можете подумать, пусть куклы и сидят смирно, пока их причесывают.
Мистер Пюклер по происхождению был немцем, но свою национальную принадлежность растворил в лондонском океане много лет назад – как и великое множество других иностранцев. Тем не менее он все еще дружил с одним-двумя немцами, которые приходили субботними вечерами покурить с ним и поиграть в пикет или скат на фартинги. Они называли его «герр доктор», чем доставляли мистеру Пюклеру немалое удовольствие.
Выглядел он несколько старше своего возраста, в основном в силу того, что борода его была довольно длинной и неровной, волосы – седыми и тонкими, и он носил роговые очки. Что касается Эльзы, то это было худенькое и бледное дитя, очень тихое и аккуратное, с темными глазами и заплетенными каштановыми волосами, перевязанными черной лентой. Она штопала кукольную одежду и, когда куклы приходили в исправность, относила их обратно.
Дом, сам по себе небольшой, был для них двоих слишком велик. В нем имелась небольшая гостиная с видом на улицу, три комнаты на втором этаже и мастерская в задней его части. Впрочем, отец с дочерью бoльшую часть времени проводили в мастерской, много работая, даже по вечерам.
Мистер Пюклер положил Нину на стол и долго осматривал ее, пока за очками в роговой оправе у него не выступили слезы. Будучи человеком очень чутким, он нередко влюблялся в кукол, которых чинил, и ему трудно было расставаться с ними после нескольких дней, когда куклы улыбались ему. Для него они были как люди – каждая со своим характером, мыслями и чувствами, – и он относился к ним с нежностью. А если куклы попадали к нему изувеченными и поврежденными, их состояние казалось ему настолько ужасным, что слезы наворачивались. Тут следует помнить, что мистер Пюклер прожил среди кукол значительную часть своей жизни и потому понимал их.
– Откуда тебе знать, что они ничего не чувствуют? – часто говорил он Эльзе. – Следует относиться к ним помягче. Тебе ничего не стоит быть доброй к малым созданиям, а для них, верно, это имеет значение.
И Эльза, хотя и была еще ребенком, понимала отца, но при этом знала, что значит для него больше, чем все куклы.
Мистер Пюклер влюбился в Нину с первого взгляда – возможно, потому, что ее прекрасные карие глаза чем-то напоминали глаза Эльзы, а дочь он любил всем сердцем. Кроме того, случившееся с этой куклой было весьма печальным.
Нина недолго прожила на свете. Цвет ее лица был идеален, волосы – где гладкими, где кудрявыми, а шелковая одежда – совершенно новой. Но по лицу ее протянулась страшная трещина, будто от удара саблей, глубокая и темная внутри, но чистая и острая по краям. Когда мистер Пюклер аккуратно сжал ее голову, чтобы соединить края раны, раздался тонкий скрежещущий звук, который больно было слышать, а веки куклы дрогнули и задрожали, словно Нина терпела ужасные муки.
– Бедняжка Нина! – горестно воскликнул он. – Я не причиню тебе боли, но понадобится немало времени, чтобы ты окрепла.
Он всегда спрашивал имена кукол, которые ему приносили. Если люди знали, как их называли дети, то говорили. Имя Нина полюбилось ему сразу. Она понравилась мистеру Пюклеру больше всех кукол, что он повидал за многие годы. Он чувствовал, что его тянет к ней, и решил сделать ее идеальной – и неважно, сколько труда на это потребуется.
Мистер Пюклер медленно, но упорно работал, а Эльза тем временем наблюдала за ним. Она ничего не могла сделать для бедной Нины, чья одежда не нуждалась в починке. Чем дольше кукольный мастер работал, тем сильнее влюблялся в светлые волосы и прекрасные карие стеклянные глаза. Иногда он забывал обо всех других куклах, что ждали ремонта, лежа бок о бок на полке, и часами сидел, вглядываясь в лицо Нины, сосредотачивая все свои силы на том, чтобы скрыть даже крошечный след страшного происшествия.
