ковром серебристого лишайника Эдвард нащупал изгибы резного орнамента. Перегнувшись через парапет, он увидел подпорную стенку, почти вертикально уходящую вниз; она отлично держала сыпучий обрыв, подчиняясь воле ушедших строителей. Внизу тянулась улица; тесный ряд домов, тоже немолодых, скрывал тайну времени, сохранившуюся на холмах.
– Я еще приду, подружимся, – сказал Эдвард, погладив шероховатый каменный бок. – Сейчас мне домой пора. Извиняться…
На обратном пути Эдвард не причинил согражданам жертв и разрушений уже сознательно – он смотрел по сторонам с тщательностью путешественника, запоминающего новую дорогу. Дойдя до родного дома, помедлил немного, собираясь с духом. Привратника на крыльце не было – нехороший признак: «хозяева не принимают»…
Почти бегом Эдвард пересек улицу и дернул дверь, на мгновение испугавшись, что будет заперто. Но он без труда проник в вестибюль – и попал под тревожные, ждущие взгляды старика-привратника Ворти и Эктора.
– А! – вскочив с молодой живостью, воскликнул Ворти. – Сэр Эдвард! Вы вернулись! Я же говорил: как мог бы наш лорд не прийти, ежели его тут так ждет матушка!
Эктор тоже встал; что-то упало с его колен, звякнув на плитах пола. Начатое вязанье! В доме все, кому не лень, потешались над редким для мужчины увлечением, и парень забывал прятаться, только если на душе у него была невыносимая тяжесть. У Эдварда стиснуло горло. «Что же вы не признаетесь, что и сами ждали, тревожились? Кто выдумал, будто слугам не положено иметь человеческие чувства?» Он охотно расцеловал бы обоих, но знал, что своим порывом лишь смутит их и поставит в неловкое положение. Потому Эдвард просто поднял упавшее рукоделье, вложил в ладони Эктора и улыбнулся:
– Я ходил прогуляться, вот и все! Отец дома?
– Дома, дома, – хором откликнулись оба, просияв, а Эктор добавил многозначительно:
– В малой гостиной. Книгу древнюю читают…
Эдвард поежился: за «древнюю книгу», то есть «Записки» прадеда, лорда Эрмина Ледяное Сердце, сэр Эдгар брался в наихудшие моменты жизни. Отступать, однако, было некуда.
Сэр Эдгар читал, но не смог бы пересказать прочитанное. Его сил едва хватало на то, чтобы сохранять видимость спокойствия, не начать метаться из угла в угол. И все же, как только напряженный слух его уловил голоса внизу, а потом – легкие, быстрые шаги, с непоследовательностью, характерной для измаявшегося родителя, он испытал сперва огромное облегчение, а затем – глубокое негодование.
Эдвард вошел и остановился у двери. Граф окинул его ледяным взглядом, убедился, что драгоценный сын несомненно жив и по всем признакам здоров, и произнес язвительно:
– Что я вижу? Кавалер Кингстон уже справился со всеми делами – так рано?
Эдвард проглотил едкую реплику и ответил ровным тоном:
– У меня не было никаких дел. Мне нужно было подумать…
– Дома это невозможно? – прищурился сэр Эдгар.
– Дома меня нет, – с горечью возразил Эдвард. – Есть обязанности, отношения, ряд привычек, а я-то где?
Мальчик был бледен, мальчик страдал, и больше всего графу Клиффорду хотелось обнять его и погладить по голове, но он сдержался и продолжил по-прежнему сухо:
– Именно это и составило предмет ваших столь длительных размышлений?
– Не только, – уже почти спокойно добавил Эдвард и позволил себе приблизиться на три шага. – Я пришел, чтобы сказать, что вы совершенно правы!
Удивление сэра Эдгара проявилось лишь в движении бровей. С дипломатической осторожностью он попытался уточнить:
– Прав я бываю довольно часто. Рад, что вы это наконец признали. Но нельзя ли подробнее?
Эдвард одолел последние шаги до родительского кресла и опустился на пол у ног сэра Эдгара.
– Вы правы: я никчемный, себялюбивый болван! («Разве я такое говорил?» – чуть не вырвалось у смущенного отца.) Любить не умею! Хочу думать, что люблю маму, люблю вас – а на поверку просто ценю возможность пользоваться вашей помощью… Ловушка! Выбраться не могу…
Отчаяние снова захватило его. Кавалер Кингстон совсем по-детски уткнулся носом в колени отца, и тот не выдержал – погладил наконец мягкую рыжую гривку своего единственного дитяти.
– Ты от природы вдумчив, и это хорошо. Тем не менее ты еще слишком юн, и сложные взаимосвязи чувств кажутся тебе прямолинейными. Любовь к родителям – это и есть благодарность за тепло, заботу, защиту. Родительская любовь к детям имеет иную основу, супружеская – тоже… Если бы ты лучше осознавал эти вещи, то не ушел бы, как сегодня, – без оглядки, без мысли о том, что осталось за твоей спиной…
– Вот я же и говорю: сущий болван! – покаянно воскликнул Эдвард. – Но… Потом я же немножко опомнился! Цветы прислал нарочно, чтобы вы не беспокоились. Разве вы…
– Леди Адель действительно восприняла это как добрый знак. А по-моему, это лишь полудетская фантазия, – сэр Эдгар не сумел удержаться и добавил: – вроде игр с исцелением.
Эдвард вскочил так резко, что листы лежавшей рядом книги шевельнулись, будто тронутые невидимой рукой.
– Фантазия? О нет, отец! Раньше я мог только верить, теперь знаю: всё правда! Вы читаете записки лорда Эрмина, вы знали его – и не верите! Где же логика? Ведь он подробно пишет о скрытых, дремлющих способностях души! Пишет ученый, а не сказочник, пишет о достоверных фактах!
