Стало окончательно ясно, что это все не шуточки, что сын видит папу насквозь и знает про него куда больше, чем тот хотел бы.
«Раскусил он меня, однако, – подумал отец. – Мой дар в десять раз слабее, но мы одной крови, потомки белого шамана, говорившего со всем живым на тайном языке, – конечно, парень чует во мне не просто родича, но союзника, нюхом чует».
«Как здорово, что папа все-все понимает и совсем не сердится, – подумал мальчик.
«Наверное, так же мой старик мучился, когда увидел: старшие дети, самые одаренные, уйдут из дома навсегда, – подумал отец. – И остался в питомнике один я, добрый парень, да не шибко толковый. А у меня, значит, Валя останется. Прекрасная девочка, прирожденная заводчица, но… Не талант. Судьба, что ли? Поколение за поколением лучшие из Умкы покидают Чукотку».
«Интересно, – подумал мальчик, – отчего папа не хочет говорить о том, что чувствует, а я стесняюсь его спросить. Ничего, вырасту, наберусь смелости – и тогда спрошу».
«А с другой стороны, – думал отец, – талантливые люди, они вроде особо умных мамонтов – нестабильные. Долго ищут свое призвание. Много страдают из-за этого. Мне не надо, чтобы парень страдал. Если у него душа шамана, значит, я уже здорово навредил ему своим конкретным чукотским воспитанием. Шаман должен видеть себя во всем и чувствовать весь мир в себе. Шаман – мягкая сила. А этот научился от взрослых плохому: рубить сплеча и упираться лбом даже когда не надо. Только потому, что взрослые так делают… Отпускать тебя пора, мальчик, отпускать. Но как не хочется!..»
– Беги к сестре, я тут поработаю немного, – сказал он, пряча глаза.
– Пока!.. Ой! Забыл! Мы клички хорошие нашли! Давно нашли!
– Не надо уже, – процедил отец.
Вспоминать, как битый месяц просидел дурак дураком над энциклопедией, ему сейчас было стыдно.
– Ты сам придумал?
– Сам.
– А какие?
– Не скажу. Плохая примета. Веселые такие клички, много смеяться будем, хе-хе… Или плакать, я еще не решил.
– А вдруг наши лучше?! Ну, па-ап!
– Да шли бы вы, однако… Нет. Отставить. Подадите клички на рассмотрение в письменном виде. Комиссия по присвоению имен новорожденным оценит вашу инициативу, а там видно будет.
– Слушаюсь! Пап, а кто комиссия?
– Я комиссия!
– Товарищ комиссия! Разреши сказать!..
– Вот пристал… Разрешаю! Давай, напугай отца, добрый мальчик.
– Валя хочет, чтобы был Кен. А я – Киндерсюрприз!
– Чего-о?..
– Ну здорово же!
– Дуй отсюда! Каприз-сюрприз! Довести меня хотите, злодеи?!
Умка выскочил из кабинета, хохоча, и на улице едва не навернулся в весеннюю лужу, настолько отец выглядел уморительно в гневе. Притворном, конечно.
Умка про отца всегда все знал.
Отец добрый был, хороший, сам умел слышать тихие голоса, пусть не так ясно, как различал их сын, но достаточно, чтобы многое понимать. И про сына понимать тоже. Знал, почему тянет мальчика в дальние дали, а все же надеялся, что парень в училище волей-неволей полюбит профессию, для которой у него от рождения задатки, и продолжит семейное дело. А море твое ненаглядное – вот оно, совсем недалеко, соленое и северное, и коли жить без него не можешь, зачем искать другого?
Отец гнал от себя мысль, что мальчик слышит помимо всего прочего еще и голоса моторов. И зовет его не только море, а далекий рев двигателей. Где-то там, за горизонтом, они крутятся со страшной непреодолимой силой, тянут на себе железные махины по ледяным волнам.
Опять романтика, чтоб ей провалиться.
Часть вторая. Тайкыгыргын
Они родились поздней весной, когда Чукотка расцвела.
День выдался такой, что просыпаешься и знаешь: сегодня не случится ничего плохого. Солнце ласковое греет, дотронься до стены – ее пропитывает мягкое тепло. Потянешь носом – и наконец-то чувствуешь воздух. Зимой он совсем прозрачный, стерильный, а теперь наполнен едва заметными осторожными запахами трав. И даже навозом тянет со двора как-то душевно, с глубоким внутренним смыслом: много доброй еды на этом навозе вырастет.
