засыпает и в этом режиме пашет, как заводное, пока у него бензин не кончится. Тут оно, конечно, проснется и будет сутки жрать в три хобота, забив на работу хвост, а это педагогически неправильно и вредно для здоровья.
Начали разбираться и сильно удивились. Питомник выигрывал не потому, что у него животные особенные, любовно ухоженные и вкусно кормленные. Нет-нет, строители искренне любили своих зверей и нормально их содержали. Просто, вы извините, но вот такое дело, как бы сказать-то помягче… На питомнике и каюры, и мамонты лучше соображают. Мамонт не трактор, ты его научи правильно, он сам за тебя пахать сможет. Там, где строитель довольно жестко и директивно управляет четвероногим, наш каюр только легонько подправляет его, поэтому мамонт ходит по оптимальной для себя траектории, не делает лишних движений, устает меньше и действует эффективнее.
Дедушка Умкы, тогда еще не старик, а крепкий мужчина пятидесяти лет, солидно огладил бороду и сказал: «Ну понятно. Мы, во-первых, позволяем мамонтам намного больше вольностей. Хотя бы потому, что у нас верховых не хватает на всех, хе-хе… Зато, нет худа без добра, звери не задрессированные, умеют думать своей головой. Во- вторых, мы часто сдаем мамонтов в аренду под самые разные задачи, и животные не замкнулись в рамках одной профессии, а, наоборот, привыкли быстро адаптироваться. В- третьих, на нас висят спасательные операции в радиусе трехсот километров, мы постоянно что-то откуда-то вытаскиваем, и двух одинаковых случаев не бывает. Тут не захочешь, а поумнеешь… Однако, виноват, строители тоже приписаны к поисковому отряду, этот пункт можно вычеркнуть. Хотя кого они там спасают, в основном своих же. То стену на себя уронят, только что возведенную, то упадут с моста и попутно разнесут его в щепки, то вообще пытаются увязнуть в вечной мерзлоте… Думали, не знаем про ваши художества? Мы же ведем статистику. Мы обязаны все учитывать, буквально каждый ваш чих. А как иначе. Это ведь мы пишем методички для училища, откуда вы выпускались, – забыли, да?..»
Строители испугались, что им теперь поднимут норму, и шибко на питомник рассердились, обозвав дедушку хитрым чукчей. Питомник вызверился в ответ и публично заклеймил их позором, обругав тупыми трактористами. Какая разница, случайно они подобрались такие неуклюжие или нарочно годами работали спустя рукава. И то, и другое в равной мере бросало тень на репутацию чукотского мамонта, поскольку кубометры и погонные метры – вот они, не оспоришь. Вдобавок, присмотревшись к молодым строителям, дедушка заподозрил, что начинает давать слабину «ковбойский техникум». Питомник был с училищем тесно связан и очень крепко в него вкладывался. Начинали тут на якутских методических пособиях, а других и не водилось, но где-то с начала семидесятых годов почти все учебники по мамонтам были отработаны в питомнике или на его материале. Дальше их с жутким скрипом проталкивали через Управление народного образования. Управление футболило эти брошюрки в министерство, там они застревали надолго, а в последние годы и вовсе намертво, потому что столичные бюрократы совсем оторвались от жизни. И дедушке Умкы приходилось, бряцая орденом Трудового Красного Знамени, летать аж в самую Москву, чтобы объяснить, зачем все это надо каким-то нелепым чукчам, которые разводят на краю земли волосатых слонов.
В Москве дедушка виделся со старшими детьми – сыном Мишей и дочкой Машей, – и возвращался смурной. Он, наверное, втайне гордился тем, что Миша уже подполковник и офицер Генштаба, а Маша кандидат филологических наук, но будучи в хорошем смысле зациклен на мамонтах, не мог простить этим двоим их невозвращенчество. Считал их то ли сознательными дезертирами и предателями семейного дела, то ли просто вырожденцами, неспособными понять, в чем смысл русского мамонта и какова историческая роль народа чукчей в его судьбе.
По прибытии в питомник дедушка с горя принимал на грудь огненной воды, взбирался на Домкрата… Дальше вы знаете. Уже после смерти дедушки Петя с Иваном случайно выяснили, откуда взялся его боевой клич: «Я вышел на тропу войны, скоро гробы подорожают!» Кто бы мог подумать, что он читал Марка Твена. Когда только успел.
А дедушке было тухло. Он говорил: «Я застал еще расцвет мамонтоводства, и я предвижу его закат, который придется весь на твою долю, и мне тебя очень жалко, сын, но ничего не поделаешь, судьба такая. Не надо было чукчам вообще связываться с мамонтами. Это мы сделали по свойственному нам простодушию, а говоря откровенно, сдуру. Пошли у якутов на поводу. Решили, будто мы крутые и сейчас всем утрем нос. И очень напрасно. Надо было сначала задуматься над опытом предков. Чукчи в своей естественной среде обитания всего достигли, что им нужно и полезно; всех победили, кто им мешал жить; все употребили, что стоило пустить в дело. Кроме одного: не найдено даже отголосков легенд о приручении зверей крупнее оленя. Сестрица твоя Мария предметно изучала этот вопрос и установила: глухо. Значит, нашему народу это не нужно. Пока русские не вытащили мамонтов с острова Умкилир, нам было на них совершенно наплевать. И очень зря мы не наплевали на них буквально. Но тут мамонтов взялись разводить якуты, и нас накрыло чувство, ранее не особо свойственное чукчам, – ревность. Ну сами посудите, что за ерунда получается: русские своих волосатых слонов убили и съели; а мы на Чукотке мамонтов бережно хранили, снежинки с них сдували, и по свойственной нам щедрости возвращаем русским их практически национальный символ, который они профукали, ибо всегда были раздолбаями. И после этого русские отдают подарок нашего маленького, но великого народа не пойми кому?! Каким-то татаро-монголам?! То, что мы не берегли чукотских мамонтов никоим образом и вообще забыли, как они выглядят и с чем их едят, оказалось несущественно. Чукчи взревновали и обиделись. Зачем?!
Мы были знаменитыми на весь Север берсерками и отморозками. Местными викингами и самураями одновременно. И что с нами стало? Мамонты сделали нас сентиментальными. Добренькими. Мягонькими. Это могло бы иметь значение ради самих мамонтов, но скоро они покинут нас. Они уйдут! Животные потеряют смысл – их заменят бездушные машины. Пока на Чукотке мало техники, мамонты здесь нужны. Едва техники станет в достатке – поминай как звали. Ну и на что я потратил свою жизнь? На призрак? Погляди на меня: сорок лет я лез в эту профессию, а потом до меня дошло, какую совершил ошибку – и чего теперь, еще сорок лет пытаться из нее выйти? Но я люблю мамонтов! Я без них не могу!..»
Директор вспоминал отца и сочувственно качал головой. Трудная судьба досталась человеку. Много горя с самого детства. Недюжинный ум в сочетании с легкой наивностью. Жесткость, переходящая иногда в жестокость. Никому не давал спуску, начиная с себя, – и поэтому требовал от других много. Но, наверное, лишь такой человек и смог бы вытащить чукотский питомник из развала и забвения.
Интересно, не на это ли отец жаловался в первую очередь? На тяжесть дороги в никуда? Ну ладно бы легко было, с шуточками-прибауточками. А ведь всю жизнь через силу, и вдруг ты понимаешь: напрасно старался…
«Нет уж, только не напрасно, – подумал директор. – Тут ты, старик, промазал. Не позволим. И даже не ради твоей памяти. Ради будущего наших детей. Они тоже любят
