Уж я в чем да приступилася?
Всякая невеста, кого отдают по уговору, просит родителей оставить ее дома, молит простить неведомые провинности, за которые ее якобы изгоняют из своего рода в чужой. Но сейчас Лютава различала в этой песне нешуточную тоску и обреченность: Росалинку и впрямь ее родная мать отдала из человечьего рода в чужой, огневавшись на собственное порождение.
Ты скажи, родимый батюшка,
Ты на что да принакинулся?
Ты на что да приобразился?
От лесного жениха Росалинки родня ее не дождется обычного выкупа: ни платья цветного, ни коров и овец. Зато дождется иного: удачи в охоте и рыбной ловле, в бортном промысле, в сборе грибов, ягод и прочего. Никто больше не заблудится в лесу, волки не разорвут пасущуюся скотину – таков будет выкуп лешего за невесту.
Но где же сам жених? Лютава чувствовала: вот?вот и он появится, но по?прежнему не могла различить невесту в веренице белых лесных дев.
И вдруг среди хора высоких голосов зазвучал новый: низкий, гудящий, как ветер.
Покорил отца я с матерью,
Попленил да красну девицу! –
пел леший голосом лесной бури, и в песне его слышалось торжество. Нечасто ему выпадает такая удача – получить в жены живую девушку, добровольно отданную родней.
Но где же он? Лютава была готова признать лешего, в каком бы облике он ни явился. Огромная ель? Седой старик в белой шкуре? Волк, медведь, конь? Ворон? Дикий человек, покрытый шерстью? Жуткое существо всего с одной половиной тела – левой рукой, левой ногой, левым глазом? Получеловек?полузверь?
Однако не появился никто. И все же он был рядом. Одна из белых теней – не то девушка, не то береза – вдруг затрепетала сильнее остальных. Ровный ход пляски сбился, поющие голоса задрожали.
А Лютава осознала, что в самой середине их круга клубится вихрь: вьется невидимым исполинским змеем, колышет ветви берез, траву, призрачные тела белых невест. И вытягивает из ряда одну. Облачная дева трепетала, будто рябь на воде, порывалась бежать, но неумолимая сила вытягивала ее из строя, грозила затянуть в клуб вихря.
Это она, Росалинка! В общем хоре Лютава уже ясно различала один, отдельный голос, в котором слышалось живое, человеческое отчаяние.
Где?то есть у меня, у девушки,
Старушечки стародавние,
Большушечки старопрежние.
Есть родна?желанна матушка,
Есть сестрицы мои милые,
Кто возьмет мою да волюшку,
Мне пожалует повойничек…
В последний раз Росалинка вспоминала про свой человеческий род и призывала его на помощь.
И тогда Лютава двинулась к ней, отвечая на зов.
Пропустите красну девушку
До моей сестрицы милыя.
Я возьму ее да волюшку,
Ей пожалую повойничек,
Родной матушки подарочек…
Строй белых теней расступился. Одна осталась на месте. Лицо ее по?прежнему заслонял туман, но Лютаве мерещилось, что из?под венка на нее с мольбой глядят живые глаза.
Она развернула тканину, что принесла с собой: это и был повой, сшитый Озаркой. Шагнула к Росалинке. Вихрь поутих, давая ей дорогу. Росалинка сняла с головы венок и протянула его Лютаве, чтобы обменяться, как положено; весь ее стан трепетал, клонился, будто березка под вихрем.
