выпили, и три руки одновременно потянулись за закуской.
– Клавку в долю брать придется, – пережевывая хлеб с салом, рассудительно сказал Рябой. – Если дело выгорит, она настучать может.
– Много хрустов – это сколько? – проявил деловую сметку Мерин. – У твоей Клавки и две бумажки уже много.
– Да ты мозгой пошурупь, – отрыгнув, посоветовала Нинка. – Если у нее в лопатнике хрустов до хрена, то на хате, верняк, еще больше. Возьмем куш и первым самолетом отсюда свинтим. До Магадана, а там – хотите, разбежимся, а хотите, дальше махнем. В Севастополь.
– В Хренополь, – урезонил сожительницу Мерин. – Ты что ж, на мокруху нас подписываешь?
– Зачем на мокруху, – встрял Рябой. – Нинка дело говорит. Дадим залетной по жбану, повяжем, хату обшмонаем, лавэ заберем, и в аэропорт. До Магадана два часа лету. Пока очухается, пока то да се, мы уже далеко будем. Да и, чую я, не побежит Фифа в ментовку – у самой наверняка рыло в пуху. Иначе чего она сюда подалась?
Мерин задумался. По всему выходило, что Рябой прав.
Фифой в поселке называли приехавшую осенью женщину. Никто про нее не знал ни кто такая, ни откуда, ни даже как зовут. Первую неделю по приезде она прожила в номере местной гостиницы, а потом перебралась в квартиру отбывшей на зиму в Москву семьи. Так всю зиму в квартире этой и просидела. На улицу выйдет – в лабаз и обратно. С людьми, что с разговорами подъехать пытались, ни полслова. Поначалу сплетни по поселку пошли, а потом посудачили людишки, языки почесали да и перестали. Мало ли, сколько на свете чудачек. Не хочет баба ни с кем корешиться – ее дело. Одним словом – Фифа.
– Ладно, – подытожил раздумья Мерин, – значит, так тому и быть. Да и Клавку твою – по хрену, раз такой расклад. Не будет ей доли.
– А мне-то что, – легко согласилась Губа. – Клавку за язык никто не тянул.
В два часа ночи троица выбралась из барака и, стараясь не шуметь, направилась к центру поселка. На подходе разделились: в подъезд пятиэтажки, в которой жила жертва, проникли поодиночке. Нинка скользнула в этот подъезд последней. Сдерживая одышку, поднялась на четвертый этаж. Через минуту туда спустились дежурившие на чердачной лестнице подельники. Без пяти три Мерин и Рябой встали по обе стороны обитой дерматином входной двери, и Нинка, трижды сплюнув «на фарт», надавила на кнопку звонка. С минуту за дверью было тихо, и грабителей начала пробирать нервная дрожь.
– Еще звони, – зашипел Нинке в ухо Мерин, – давай, не киксуй, в случае чего включим дурку и отвалим.
Нинка нажала на кнопку вторично, и, когда звонок в квартире умолк, из-за двери послышался звук приближающихся шагов.
– Кто здесь? – спросил изнутри женский голос.
– Это Люда, соседка ваша с первого этажа, – затараторила Нинка. – Откройте, Христа ради, дочка задыхается, астма у нее, а телефона у нас нет. Помогите, Христом-богом прошу – в больницу звонить надо, помирает Танюшка.
Эту речь Губа репетировала ежедневно в течение последней недели. Под конец она научилась даже всхлипывать и пускать слезу, так что суровый экзаменатор Мерин сказал, что покатит. Теперь успех дела зависел от того, насколько натурально Нинке удалось сыграть роль.
После недолгой паузы дверь стала отворяться вовнутрь. Едва между ней и косяком образовалась щель, Мерин оттолкнул Нинку, качнулся назад и бросил свою тушу в проем. Дверь сбила с ног стоящую за ней женщину, секундой позже Мерин был уже внутри, а в следующий момент в квартиру заскочил Рябой. Нинка проскользнула вслед за ним, отжала собачку замка, бесшумно захлопнула дверь и, переводя дыхание, привалилась к ней спиной.
– Свет не включать, – бормотнул Мерин, – так, Рябой, зажги фонарь, быстро, эта сука, кажись, в отключке.
В тусклом свете карманного фонарика Нинка увидела Мерина, навалившегося на распластанное на полу женское тело, и стоящего рядом на корточках подсвечивающего подельнику Рябого.
– Ништяк, – выдохнул Мерин, поднимаясь и пряча в карман заточку, которую держал приставленной к горлу жертвы. – Так, вяжем ее, быстро. И пасть ей заткнуть не забудьте, а то, не ровен час, очухается, заблажит, и придется ее кончать.
Через пять минут связанную женщину отволокли в спальню и бросили на кровать. Рябой сходил в ванную, вернувшись оттуда с наполненной водой кружкой.
– Давай, – велел Мерин, и Рябой выплеснул воду в лицо так и не пришедшей в себя жиличке. Ожидаемого результата это не принесло – глаза женщины остались закрытыми.
– Слышь, а ты ее не того? – испуганно прошептал Рябой. – Ты глянь, она дышит или как?
– Дышит, дышит, – успокоил подельника авторитет. – Пульс тоже бьется. Слышишь, ты, сука, – зашипел он жертве в лицо. – А ну, падла, как там тебя, Фифа, мухой очухалась и сказала, где бабки, а то замочим.
Еще через пять минут, когда ни угрозы, ни новая порция воды, ни отвешенные Рябым пощечины не привели женщину в чувство, Мерин сплюнул на пол и сказал:
– Ладно, без нее обойдемся. Нинка, ты пригляди тут за ней, а мы с Рябым пока что хату обшмонаем.
Мужчины удалились, а Нинка Губа принялась стягивать с пальца бесчувственной Фифы кольцо. Справившись, Губа с трудом напялила украшение себе на мизинец, и в этот момент что-то изменилось. Нинка так и не успела понять, что именно – внезапно ей стало трудно дышать, голова закружилась, сами собой подкосились ноги, и грудь пронзило острой болью. Губа грузно осела на пол, открыла рот, чтобы закричать, но из горла вырвался только бессильный писк. В следующее мгновение перед глазами у Нинки полыхнуло огнем, и она поняла, что ей конец.
Нинкино тело сделало еще несколько судорожных движений и завалилось на спину. Так оно пролежало, раскинув в стороны руки, с минуту, затем конечности снова дрогнули. Распахнулись глаза. Женщина рывком села, прислушалась к доносящимся из соседней комнаты звукам, оттолкнулась ладонями от пола и одним плавным движением встала на ноги. Первый шаг оказался неверным, она покачнулась, взмахнула руками, восстанавливая равновесие, но следующее движение уже было достаточно уверенным.
