существо, которое попадет к нему в руки. А однажды, когда за ним не углядели, он ткнул слугу в лицо раскаленной кочергой.
Лючия так переживала, рассказывая мне все это!
А я – я рассмеялась. Значит, в ближайшее время можно не думать о замужестве. Мне даже не придется отказывать этим Каракелли: за меня это сделает дядя Антанио…
На следующий день сеор Джироламо и дядя уединились в дядюшкином кабинете, а сеор Зиберто предложил мне прогулку по саду. Из вежливости я согласилась, хотя мне было неприятно общество этого человека и даже пугал его волчий, жесткий взгляд. Он был гораздо младше своего брата и, пожалуй, даже красив: правильные черты лица, хороший рост… Но когда он произносил обычные любезности, принятые в обществе юной барышни, казалось, что они даются ему с трудом, что ему хотелось бы говорить гораздо резче и грубее.
Едва мы остались одни, сеор Зиберто рассказал мне, что именно обсуждают сейчас его брат и мой дядя. Ничего нового он мне не сообщил, но я выразила приличествующие случаю удивление и смущение.
Если бы я полагала, что дядя даст согласие на мой брак, я, разумеется, сходила бы с ума от волнения и любопытства и старалась бы выведать у сеора Зиберто хоть что- нибудь о женихе. Но я была уверена, что завтра эти люди исчезнут из моего дома и из моей жизни, а потому испытывала лишь раздражение и, как ни странно, скуку.
Чтобы быть учтивой, я спросила:
«Могу ли я узнать, почему такая честь оказана именно моей скромной персоне? Полагаю, и в самом Буоно-Верде, и в его окрестностях есть девушки с куда большим приданым и куда более красивые, чем я».
Взгляд, брошенный на меня сеором Зиберто, был откровенно кислым. Видимо, на него действительно не произвела впечатления моя заурядная внешность. Но тут же он спохватился, принял весьма таинственный вид и поведал мне о том, что двадцать лет назад некий прорицатель, проживающий в замке Каракелли, сделал невероятное предсказание, сулящее всему семейству Каракелли нечто потрясающее. Но добавил, что сбудется это пророчество не скоро и лишь при соблюдении в будущем ряда условий… Все члены семьи Каракелли, мужчины, женщины и дети (в том числе и сам Зиберто, которому было тогда девять лет), принесли торжественную клятву, что не пожалеют ни денег, ни сил, ни, если надо будет, жизней своих, чтобы эти условия были соблюдены и пророчество исполнилось…
Тут сеор Зиберто сделал паузу, ожидая, вероятно, моего вопроса: а что, собственно, посулил прорицатель семейству Каракелли?
Но я не чувствовала даже простого любопытства. Лишь скуку и отвращение. Какое мне дело до того, что мошенник пообещал глупцам? Корону Иллии? Власть над миром? Ведро земляники?.. Меня это не касалось.
Не дождавшись вопроса, сеор Зиберто сообщил, что их потомкам суждена власть над миром (я верно угадала!) и что одним из этих условий был брак Фрэнцио (которому в день пророчества не было и года) и дочери Маурицио диль Фьорро (который тогда не был еще женат). С тех пор Каракелли выжидали своего часа. Известие о том, что сеор Маурицио женился, вызвало в замке бурную радость, а рождение его дочери было отмечено празднеством…
Тут я не выдержала. Сказала, что все это удивительно и трогательно, но поднимается ветер, а я без накидки, так что лучше нам закончить эту приятную беседу и вернуться в дом.
Лицо сеора Зиберто исказилось, он вцепился мне в руку (так, что потом я увидела под рукавом синяки) и яростно заговорил о том, как важна предсказанная свадьба для Каракелли. О том, что они не отступятся. О том, что мне придется выполнять супружеский долг лишь до рождения наследника, которому предсказана великая судьба, а потом я получу полную свободу, щедрое содержание и фамильные драгоценности Каракелли.
В первый миг я испугалась, но тут же растерянность сменилась гневом. Я потребовала, чтобы гость отпустил мою руку, иначе я закричу, созову слуг, пожалуюсь дяде… Сеор Зиберто разжал свои железные пальцы, и я ушла, не сказав ни слова.
Вечером я, захватив вязание, пошла в кабинет дяди. К этому времени мне уже было дозволено делить с дядей Антанио вечера. Он работал за письменным столом, я рукодельничала в кресле у камина. Обычно мы молчали, нам было и без слов хорошо вдвоем. Но иногда мы вели неспешные беседы.
В этот вечер я в шутливом тоне пересказала дяде разговор в саду. При этом я не отрывала взгляда от вязания, потому что не хотела нарушить сложный узор.
А когда закончила рассказ и подняла глаза, то увидела, что дядя плачет.
Я никогда этого не забуду. Мой дядя Антанио, сильный, умный, волевой человек… Он сидел неподвижно, словно окаменел, а по лицу его текли слезы. Невыносимо было на это смотреть.
А потом дядя встал и молча вышел из кабинета.
И вот тут я впервые в жизни узнала, что такое настоящий страх. У меня вязание выпало из рук, и не было сил поднять его. Я поняла, что моя участь решена. Дядя Антанио мне не защитник. Не знаю, как эти негодяи взяли над ним власть. Он много им задолжал? Не думаю. Дядя был человеком не только великодушным, но и гордым. Он скорее продал бы дом и поселился в каморке на чужом чердаке, чем стал бы оплачивать долги счастьем племянницы. Возможно, Каракелли знали о нем что-то ужасное? Не представляю себе, что бы это могло быть…
Может быть, дяде нужна была моя помощь. Но я решила: у благодарности есть границы. Мне с болью далось принятое решение, но я и сейчас считаю его верным. Окажись мой жених старым, уродливым, обладай он тяжелым нравом – я поплакала бы втихомолку и вышла бы за него. Но стать женой этого… этого…
В спальне меня ожидала Лючия, приготовившая воду для умывания и постель. Но я попросила ее принести самое простое из моих платьев и добыть мне ключ от садовой калитки.
Верная и смелая девушка одобрила план побега, но предупредила, что если я не возьму ее с собой, она поднимет шум и разбудит весь дом. Я не смогла отговорить Лючию от этого самоотверженного поступка, да, по правде сказать, не очень и отговаривала. Страшно было пускаться в путь, я ведь ни разу не покидала дом одна.
