– Двести.
– Что?! – Листопад чуть не свалился с лестницы. От наглости проводника он на секунду забыл обо всем на свете: об Оденсе, бредящей на подводе, о ставших неуправляемыми собаках, больше похожих на волков, о своем собственном положении, перечеркнувшем половину жизни. Он забыл обо всем и превратился в обывателя, с которого ловкий шельмец пытается содрать денег. – Двести?
– Ну вас же двое. – По мнению проводника, это должно было объяснить монаху разумность непомерной платы.
– Двести?!
В этот момент дверь приоткрылась чуть шире, и в образовавшуюся щель просунулась маленькая ручка с горячей кружкой в руке. Монах машинально взял кружку за стенку и тут же перехватил за ручку, потому что обжег о стенки пальцы.
– Двести, двести, – повторил лохмач. В его голосе появилась уверенность. Он гордился своим ремеслом и оценивал его дорого. – Тебя же не в соседнюю деревню провести надо, а в Харад. Далече это, должен знать, если карту видел когда-нибудь, конечно.
– У меня столько нет. – Листопад лихорадочно вспоминал, сколько у него осталось денег.
Проводник заметно расстроился:
– А сколько есть?
– Тридцатка наберется.
– И что ты с тридцаткой в Хараде делать собирался?
– У меня есть еще хальмгардские деньги.
– Какие-какие? А-а-а, озерные деньги, что ли? Угу…
Дверь перед носом монаха захлопнулась. Внутри снова посовещались, потом обсуждение перешло в спор на повышенных тонах.
Листопад занес руку для стука, но это не понадобилось – дверь вновь отворили.
– Банкноты небось?
– Да.
– Золотом нету?
– Нет.
– Сколько у тебя их?
– Пятьдесят, – соврал монах. На самом деле у него было семьдесят пять, но нельзя же было, в самом деле, отдать вот так все и сразу.
Лохмач обернулся и крикнул кому-то вглубь избы:
– Вых, сюда иди, куда ты укатился? Пятьдесят озерными деньгами это сколько?
– Золотом? – услышал монах чей-то голос. – Много.
– Нет! Говорит, бумажками, – снова крикнул хозяин себе за плечо.
– Сколько, сколько… Бери уж, все одно работы сейчас нет, – донеслось в ответ оттуда. – Дружинники всех распугали – и купцов, и бандитов, а ты кобенишься.
Листопад усмехнулся про себя. Видимо, тягостный торг был окончен благодаря кому-то, кого он не видел, но чье имя теперь знал – Вых.
«Если он такой же лохматый, как и этот – имечко в самый раз», – подумал монах.
Проводник насупился. Разговор окончился совсем не так, как он ожидал.
– Ладно, оденусь только, – проворчал он. – Деньги – половину вперед, знаешь? Так что серебро свое давай сюда, а бумажки отдашь по прибытии в Харад.
Монах кивнул, он отстегнул от пояса кожаный кошель и высыпал в протянутую лапку все шесть серебряных кругляков.
Пока монеты клацали друг о друга, Листопад спросил:
– Скажи-ка… – Он запнулся, не зная, как обратиться к низкорослику.
– Них, – придя к нему на подмогу, представился лохмач. – Них меня зовут. Них, Выхов сын.
– Ага. Так вот… – Монах привязывал почти пустой кошель к поясу. На дне его остались мелкие монеты, потловские и хальмгардские вперемешку. – Монахи к тебе часто наведываются?
– Чего? – протянул Них. – Какие такие монахи?
– Черные с ног до головы.
Лохмач замахал на него руками, сморщившись при этом так, словно куснул лимон.
– Издеваешься? Я знаю, как выглядят монахи. Чё им в такой глуши делать? Тут и людей-то нет – они же с голоду посдыхают!
– Монахи не едят людей! – оскорбился Листопад.
– Много ты понимаешь, – подбоченился маленький Них. – Не едят… Людей, может, не едят, а трупами очень даже питаются!
– Что за чушь?!
– И ничего не чушь – все так говорят. Они навроде вампиров. Только летать не умеют.
Дверь снова закрылась, и Листопад, потрясенно качая головой, развернулся и поспешил вернуться к оставленной в лесу упряжке.
