– Не могу сказать, что сейчас тебя ждет самое интересное. Если ты дезориентирован и не помнишь, что сейчас будет, то это, наверное, к лучшему.
Пытаюсь спросить, что же сейчас будет, но слова не даются, ускользают. Лейтон пробегает пальцами по экрану. Стеклянная дверь открывается, и он вкатывает меня в комнату, где едва помещается сама каталка.
– Девяносто секунд. Все будет хорошо. Из подопытных еще никто не умер.
Шипит пневматика. Дверь закрывается.
Я вытягиваю шею.
Утопленные в потолке лампы испускают холодный голубой свет.
На стенах по обе стороны от меня какие-то хитроумные апертуры.
Легкий, суперхолодный туман опускается с потолка невесомой дымкой и покрывает меня с головы до ног.
Я невольно напрягаюсь. Выпавшие на коже капельки замерзают. Меня трясет от холода, а между тем стены палаты начинают тихонько жужжать и гудеть. Из отверстий с шипением вытекает белый пар.
Шипение усиливается.
Пар хлещет потоком.
А потом как будто выстреливает.
Две противоположных струи бьют одна в другую над каталкой. Густой туман застилает верхний свет. Там, где туман касается кожи, замерзшие капли взрываются.
Вентиляторы включаются на обратный ход.
Секунд через пять весь газ из камеры откачан. Остается только странный запах, напоминающий тот, что бывает в летний день перед самой грозой, – сухой молнии и озона.
Результат взаимодействия газа и суперохлажденной жидкости – шипящая и обжигающая, как кислотная ванна, пена на коже.
Я фыркаю и храплю, дергаю крепления. Сколько же это будет продолжаться? Болевой порог у меня высокий – так и убить недолго.
Мысли проносятся со скоростью света.
Какой же наркотик способен создавать галлюцинации и боль на столь впечатляющем уровне ясности? Как будто наяву!
А если это действительно наяву и происходит со мной сейчас?
Что, если это какие-то штучки ЦРУ? Что, если я в секретной клинике, где проводят опыты над людьми? Что, если для этого меня и похитили?
Чудесная, восхитительно теплая вода бьет из потолка, словно из пожарного шланга, смывая терзающую меня пену.
Затем вода отключается, и из отверстий с ревом вырывается горячий воздух, обжигающий кожу, словно знойный ветер пустыни.
Боль уходит.
Я бодр и свеж.
Дверь открывается. Каталка выкатывается.
Лейтон Вэнс смотрит на меня сверху вниз.
– Неплохо, да? – Он везет меня через операционную в соседнюю комнату, расстегивает крепления на лодыжках и запястьях и помогает сесть.
В первую секунду голова идет кругом, но потом мир все же останавливается.
Лейтон пристально смотрит на меня.
– Легче?
Я киваю.
В палате есть кровать и тумбочка с аккуратно сложенной стопкой одежды. Стены обиты каким-то мягким материалом. Острых кромок не видно. Я подвигаюсь к краю каталки. Вэнс берет меня за локоть и помогает подняться.
Ноги как будто резиновые. Мы идем к кровати.
– Я тебя оставлю. Одевайся. Вернусь, когда результаты будут готовы. Это недолго. Ну, как? Ничего, что я выйду на минутку?
Голос наконец возвращается ко мне:
– Я не понимаю, что происходит. Не знаю, где я…
– Дезориентация пройдет. Я сам буду это отслеживать. Мы поможем тебе пройти эту стадию.
Лейтон ведет каталку к двери, но у порога останавливается, оглядывается и смотрит на меня через щиток.
– Честно, брат, очень рад тебя видеть. Наверное, так же чувствовали себя ребята в Центре управления после возвращения «Аполлона-тринадцать». Мы все гордимся тобой.
Все три ригеля выстреливают в цель – как короткий тройной залп.
Я встаю с кровати и, с трудом передвигая ноги, иду к тумбочке.
Из-за слабости одеваюсь медленно. На то, чтобы натянуть льняную рубашку и слаксы, уходит несколько минут. Ремня в брюках нет.
Над дверью камера наблюдения.
