И тут Мирча завопил. Крик, полный скорби и отчаяния, взлетел к луне, к клочковатым тучам.
Они опоздали. Он, Эмиль, опоздал, кривоногий идиот, вонючий трус.
Мирча, по пояс забравшись в кузов, прижимал к себе тело дочери. Безвольно моталась откинутая назад голова. Пряди липли к обескровленному лицу, ужасная рваная рана зияла на девичьей шее. Морой, да, морой выгрыз мясо до позвонков, и запястья изгрыз острыми клыками, и груди исполосовал.
– Кто это сделал, доченька, кто?
Безутешный отец тряс мертвое тело, голова болталась из стороны в сторону, черты смазались…
Но почему на Дине спортивный костюм?
Эмиль зажмурился. Открыл глаза. Не шестнадцатилетняя девушка лежала в объятиях Мирчи Брэнеску, а взрослая женщина с выжженными перекисью локонами.
И это горькое «доченька» Мирча шептал, целуя холодные щеки тети Алины Букреевой, парикмахерши.
Обман, иллюзия, как с Лёшкой…
Что-то шевельнулось под фургоном, серая клешня высунулась из темноты.
Стон. Снова.
Эмиль метнулся к кабине. В тот же миг удивленно ойкнул мордоворот. Громыхнул выстрел – Эмиль не обернулся. Не помощь он привел, а мясо для чудовища, но Динку еще можно вызволить.
Она сидела за рулем. Руки связаны (Эмиль узнал Лёшкин кожаный ремень), во рту кляп. В выпученных глазах мольба.
Очередная галлюцинация? Или живая? Начхать. Больше он не струсит.
Мальчик дернул ручку, и под капотом заработал двигатель, которого там быть не могло, и черная копоть повалила из щелей. Расшвыряли кирпичи и врылись в почву дымные колеса.
Но что-то подсказало Эмилю, прошептало: морой сейчас занят мужчинами, и шанс есть, поскольку морой и фургон сосуществуют как один организм.
Он нашарил треугольник в траве: велосипедное сиденье. Расчистил им окно от осколков. Зверюга недовольно рычала.
Через минуту задыхающаяся Дина прижималась к груди Эмиля.
– Это монстр, – всхлипнула она. – Эмиль, это настоящий монстр!
– Пойдем, – он потащил ее по склону.
Позади чавкало, дребезжало, хрипело.
– Доченька!
Дина замерла.
Мирча Брэнеску взгромоздился на труп громилы в метре от разверзшейся пасти кузова. Рубашка запятнана, руки по локоть в крови, и с подбородка течет красный сироп.
– Доченька, куда ты?
– Идем, – взмолился Эмиль.
Из-под ворота испачканной рубашки Мирчи тянулась к фургону пуповина веревки. Дина попятилась.
– У тебя уже был оргазм? – спросило чудовище теперь голосом Лёшки.
Эмиль смотрел, ошеломленный, как сквозь маску Мирчи проступает истинный лик мороя. Он соединял в себе все, чего Эмиль боялся когда-либо. Куски самых неприятных воспоминаний, сшитые нитями страха.
Морой был стаей собак, едва не разорвавших первоклассника Косму.
И сумасшедшим попрошайкой, приставшим к его матери в электричке.
И дурными снами, и шорохами Бухи, и заледеневшей венгерской трассой.
Стригоями и крысами, керамической головой из заставки телестудии «Вид», и пластилиновым мультфильмом, однажды напугавшим Эмиля до смерти, мультфильмом, о котором никто не слышал, и который никогда больше не повторяли.
И дядей Драгошем тоже.
– Бежим! – закричал Эмиль.
Они побежали.
– Не будет с твоего дядьки проку, бандит есть бандит, – заводила пластинку мама, тяжело вздыхая и виновато улыбаясь, если на кухне появлялся отец. Но резко менять тему не умела (это всегда забавляло Эмиля), поэтому продолжала: – Вот спроси у отца, почему брата в напарники не взял, когда тот вышел…
– Хватит, – глухо урезонивал жену Михай Косма.
– Пап, почему? – спрашивал Эмиль.
Отец, не глядя, качал головой:
– В дороге оно как? Пропадешь с тем, кому не доверяешь.
