дневного. В этом случае госпиталь получал время до рассвета.
А вот потом все обещало быть плохо, и даже не потому, что имел я или не имел возможность держаться дальше. На данном-то направлении противник остановлен, а как насчет его продвижения по параллельным дорогам? Особенно танками? Завтра днем, если я вовремя отсюда не свалю, мне в спину зайдет уже не пехота, а танки. Немецкие же танки, как я обнаружил, – это не мальчики для битья, как, впрочем, и противотанкисты. Они, несмотря на семидесятилетнюю разницу, вполне могут быть нам опасны. А выигрывать я в идеале должен быть только всухую.
Идеальный вариант для моей ситуации – получив с ходу серьезный отлуп, немец не рискнет на активные действия и встанет в оборону, ожидая того самого продвижения своих частей по соседству, что вынудит меня либо бросить позицию, либо сгинуть в окружении, – был вполне вероятен, но я на него не надеялся. Слишком все плохо для меня до этого заканчивалось, чтобы всерьез рассчитывать на вражескую пассивность.
Ну ладно, замыслы прикинули, посмотрим, как получится их осуществить на практике. Чувство, что все права на ошибку израсходованы и повторения не будет, не покидало. Надежда, что у меня будет шанс еще на одну жизнь, исчезала сразу же после возникновения. Инстинкт самосохранения требовал побеждать.
Доклад о переходе немцев к активным действиям прозвучал просто и буднично, сидевший на вершине дозорным ефрейтор Магомедов благодаря увлечению классической борьбой отличался по-настоящему олимпийским спокойствием:
– Топор Десять – Топору Двадцать Два. Немцы, двое, бегут по лугу к железной дороге.
– Ну, вот и началось. Взвод, приготовиться к бою!
Когда я осторожно выбрался на вершину высоты, немецкие разведчики уже сидели на насыпи, осторожно рассматривая наш берег в бинокль. Ожидаемо. Реально, железнодорожное полотно для них самый безопасный вариант продвижения, с какой бы стороны внезапно огонь не открыли, секундное дело свалиться на обратную сторону железнодорожной насыпи.
В этот раз они перебежками не передвигались, осторожно шли вперед, каждые пятьдесят метров останавливаясь и внимательно рассматривая местность в бинокль, особое внимание уделяя высотам.
Осторожность противника просто бесила, я уже не знал, как спрятаться в глубине кустов, настолько пробивало адреналином от самой мысли упустить возможность безнаказанно уничтожить так мне надоевших мотоциклистов.
Тем не менее, пронесло, нас с Магомедовым так и не обнаружили. При подходе фрицев к окопам мостоохраны старший дозора помахал назад рукой, и на лугу появились семь человек первого немецкого отделения.
Дожидаться, пока отделение добежит до окопов, немецкий комвзвода, впрочем, не стал. Не знаю, что его стукнуло, в отличие от предыдущих вариантов, но немецкий взвод вывалил на луговину, когда дозорное отделение даже на сотню метров не приблизилось к ВВ-шным окопам. Ну, значит, и замечательно, нам же меньше риска, что немцы на правый берег полезут, а так все осталось прежним. Решение немецкого командира взвода захватить мост, не дожидаясь подхода основных сил, обрекало его подразделение на полное уничтожение. Спастись каким-то несчастным карлушам из этих мотоциклистов можно было только божьим соизволением и моими вопиющими ошибками, типа открытия огня сразу по появлению немцев из рощи.
В принципе, спасти их мог и переход реки дозорным отделением с разведкой высот за мостом, но в этом случае нарушался принцип взаимного огневого прикрытия, который, насколько я немцев понял, был у них в таких ситуациях обязательным. А это значит, что никаких шансов выжить у них не было, что собственно и подтвердилось.
Все было настолько предсказуемо, что поднимать наверх стрелков не было необходимости, во избежание бессмысленных потерь от случайных пуль. Когда рассыпавшийся по лугу и насыпи немецкий взвод оказался посередине между рощей и рекой, я скомандовал заводить машины и по докладу о готовности выводить их на огневые позиции.
Трех БМД и бронетранспортера для несчастного мотоциклетного взвода оказалось с большим избытком. Бойцы, рассыпавшиеся по лугу, заметались по нему как зайцы, один за другим падая от пулеметных очередей и взрывов малокалиберных снарядов, попытка побега не спасла никого. Людей, оказавшихся достаточно хладнокровными и сумевших одолеть насыпь, вместе с теми, кто по ней передвигался и скатился на обратную сторону, расстреляла БМД Егорова, она же, не пожалев 100-миллиметровых снарядов, порешила немцев, укрывшихся в окопах за мостом. Траншею с нашей стороны моста БМД с высоты прочесали в последнюю очередь.
Примерно из этих же соображений я скомандовал севастьяновскому отделению следовать за мной, чтобы под прикрытием пушек боевых машин прочесать окопы и добить там уцелевших солдат противника; меньше всего в этой жизни меня интересовало наличие целехоньких выживших в шаговой доступности, с желанием или нет отомстить за погибших камрадов, неважно.
Полностью уцелевших мотоциклистов, впрочем, там не нашлось, а совестливую дилемму по добиванию раненых решил оставшийся в живых в «моем» усе легкораненый гаупт-ефрейтор, который вместо того, чтобы поднять руки, чуть было не пристрелил зевнувшего при перебежке Шевченко, всадив ему пулю из карабина в нагрудную пластину бронежилета. Большего он сделать не сумел, участок траншеи, где он обозначился своим выстрелом, БМД тут же расстреляли из орудий. Еще парочке изуродованных осколками тяжелораненых смерть пришла как избавление, пристреливший их Севастьянов просто пожалел мучившихся бедолаг.
Собранные с трупов документы и смертные жетоны не удивили – я втайне от личного состава не сомневался, что против нас действовал Kradschutzen-Bataillon.
Как мной и ожидалось, подошедшие после уничтожения мотоциклетного взвода основные силы немецкого отряда не торопились. Германцы, силы которых я по докладу просматривавшего дорогу Егорова и по предыдущим своим жизням оценил в усиленную роту, не торопились, основательно обживая рощи на левом берегу и даже не особенно скрываясь при этом.
