из-за еле сдерживаемого волнения, вызванного обличительной речью папессы, и сестра прошептала бы извинения горюющему отцу, если бы не боялась, что вместо смеха вырвется плач.
– Мне кажется, это слегка чересчур.
Сердце сестры Портолес остановилось, полурожденное рыдание застряло в горле. Королева заговорила. Ее голос звучал устало, босые ноги все так же свешивались за край трона, поперек которого она возлежала.
– Сестра Портолес, не могли бы мы услышать из твоих уст, что произошло в Курске и как сын барона Хьортта встретил там смерть. – Королева Индсорит мерцала, купаясь в небесном сиянии… или так виделось Портолес сквозь линзы слез. – Мои вопрошатели побеседовали с десятками солдат покойного полковника, и я выстроила определенную цепочку событий, но хочу, чтобы ты пролила свет на эту историю собственным рассказом. Мать Крадофил донесла до нас основное из твоей последней исповеди, но мне интересен более детальный отчет.
Сестра Портолес сглотнула и велела своему ядовитому языку работать, как того желает ее королева. Тот в конце концов соизволил выговорить:
– Если это доставит удовольствие ее всемилости…
– Доставит это удовольствие И’Хоме или нет – значит меньше, чем ничего, здесь, в моем тронном зале моей столицы моей провинции моей империи, – заявила королева Индсорит, откидываясь еще дальше на эбеновый мех морского волка, устилавший ее трон. – Каким бы ни было твое положение до того, как ты поступила на службу в армию Багряной империи, теперь ты обязана превыше всего чтить мою волю. Или ты возражаешь?
Сестра Портолес не совсем поняла, было это последнее обращено к ней или первосвященнице, но, когда от папессы И’Хомы ответа не последовало, монахиня собралась с духом и начала исповедь, не упуская ни единой подробности своих прегрешений. На этот раз нужно рассказать о них всю правду. Так она и сделала, начав со своей гордыни и непочтительного языка и перейдя к нежеланию передавать приказы своего полковника, к чувству вины и ненависти к себе при пробивании голов солдатам, отказавшимся участвовать в резне, и наконец к своим сомнениям насчет правильности убийства деревенских жителей. Но когда она подошла к кульминации, когда уже собралась признаться, как вернулась из зачищенной деревушки и обнаружила, что дом старосты тоже горит, как связанный сэр Хьортт скулил, моля о помощи, а ее сердце осталось глухо к его мольбам, королева прервала ее.
– Итак, ты вернулась в дом старосты, и он уже горел, и сэр Эфрайн Хьортт вместе с ним. То же самое я услышала от подчиненных сэра Хьортта и от тех, кому ты исповедовалась раньше. Пожалуйста, разъясните, ваша всемилость, каким образом точное исполнение сестрой Портолес приказов, отданных ей сэром Хьорттом, может быть квалифицировано как мятеж или… – королева выдержала театральную паузу, – демонщина?
Никто не произнес ни слова в Багряном тронном зале, и тогда барон Хьортт кашлянул. Ответа не последовало. Он сделал еще одну попытку, и на этот раз королева рявкнула:
– Что вы имеете сказать в защиту своего идиота-сына, барон? До того как я позволила вам передать командование вашему отпрыску, вы казались мне достойным полковником, сведущим в «Багряном кодексе». Я полагаю, вы научили его чтить мои законы войны? Или же нет?
Барон Хьортт явно растерял все слова, и королева, наконец подавшись вперед на троне, продолжила распекать отставного офицера:
– Каждый в моей армии, от рядового до полковника, сто раз подумает, прежде чем разорить хотя бы одну ферму без моего прямого приказа, не говоря уж о целом городе, – так что же, скажите на милость, побудило безвременно ушедшего сэра Хьортта совершить подобное зверство? Вы случайно не наставляли его в древних варварских способах ведения войны вместо методов цивилизованной империи? Когда вы передавали ему командование, не забыли упомянуть заповеди его королевы – законы, которые были уже стары, когда он родился?
– Ваше величество! – взорвался наконец барон Хьортт, а в следующий миг, опомнившись, повторил: – Ваше величество!
– Возможно, вот это самое существо наложило на него какое-то заклятье или чары, – вступила папесса И’Хома, не спуская мрачного взора с сестры Портолес. – Это бы, конечно, объяснило, как старуха, столь убедительно описанная анафемой, сумела убить обоих: и опытного боевого монаха, и рыцаря Азгарота. Возможен также коварный умысел: заставить полковника Хьортта совершить злодеяние, а потом избавиться от него и от своего брата-во-цепях.
– Нет! – выкрикнула сестра Портолес, удивив саму себя этим взрывом. – Никогда! Я… я не чиста и никогда не была чиста, это правда… Но я стараюсь быть настолько праведной, насколько Падшая Матерь мне позволяет! Я не ведьма и не заговорщица – я всецело предана вам! Вам обеим, моя папесса! Моя королева!
– Предана нам обеим? – переспросила королева, обменявшись странной улыбкой с папессой, и сестра Портолес зарделась от собственной глупости. – Ваша всемилость, как думаете, эта несчастная говорит правду – или вы по-прежнему полагаете, будто ржа порока столь глубоко въелась в Цепь, что даже святые солдаты, которых вы посылаете ко мне на службу, бесчестны?
Ветер усилился, ревя за высокой стеной вулкана и развевая длинные темно-рыжие волосы королевы вокруг ее надменного лица. И снова никто ничего не говорил долгую минуту – две женщины смотрели друг на друга, а после первосвященница вскинула руки. Это был странно вздорный жест, и впервые сестра Портолес осознала, что глас Падшей Матери, шестнадцати лет от роду, моложе королевы на десятки лет.
– Я оставляю ее будущее в ваших всемогущих руках, ваше величество, – сказала Черная Папесса, поднимаясь со своего трона. – Теперь я должна удалиться и посовещаться с аббатисой и своими кардиналами, но вы и я сходимся во мнении по этому делу – как и всегда.
– Как всегда, – ответила королева, опять откидываясь на своем высоком сиденье. – Заберите этого господина с собой, пока я не решила приписать исключительную неразумность действий его сына дурному воспитанию. Будьте уверены, барон: если бы сестра Портолес вернулась вовремя и спасла вашего отпрыска, я бы сейчас порола его на площади Диадемы – по вине этого глупца у нас испорчены отношения с дюжиной внешних провинций. Я не желаю видеть, как империя скатывается в дикарскую жестокость
