– Не беспокойся: я закоренелая эгоистка. И слишком жажду твоего общества.
– Вот и хорошо!
Она уставилась на меня в упор, осторожно высвободила руки и скрестила их на груди. Когда она вновь заговорила, голос звучал резко.
– Не забывай: я жажду не только твоего общества. Никогда не забывай, что для тебя я опаснее, чем для кого бы то ни было, – она устремила невидящий взгляд в глубину леса.
Я задумался.
– Кажется, я не совсем понял твои последние слова.
Она повернулась ко мне и улыбнулась, ее непредсказуемое настроение опять переменилось.
– Как бы это объяснить? И при этом не напугать тебя?
Словно забывшись, она снова вложила руку в мои пальцы, и я крепко сжал ее. Она смотрела на наши руки.
– Удивительно приятное оно, это тепло.
Вскоре она собралась с мыслями.
– Ты ведь знаешь, что вкусы бывают разными? – начала она. – Что одни любят шоколадное мороженое, а другие – клубничное?
Я кивнул.
– Извини за аналогию с едой, другого способа объяснить я не придумала.
Я усмехнулся, она ответила мне печальной усмешкой.
– Понимаешь, все люди пахнут по-разному, у каждого свой аромат… Если запереть алкоголичку в комнате, где полным-полно выдохшегося пива, она охотно выпьет его. Однако при желании она легко воздержалась бы, если бы уже исцелилась от алкоголизма. А теперь представь, что в ту же комнату поставили стакан бренди столетней выдержки, лучшего, редчайшего коньяка, и он наполнил комнату своим теплым ароматом. Как, по-твоему, тогда поступит та же алкоголичка?
Мы молча сидели лицом к лицу, смотрели друг другу в глаза и пытались прочитать мысли.
Она нарушила молчание первой.
– Возможно, сравнение неудачное. Возможно, перед бренди слишком легко устоять. И мне, наверное, следовало бы сделать нашу алкоголичку героиновой наркоманкой.
– То есть я для тебя – что-то вроде героина? – пошутил я, чтобы разрядить обстановку.
Она мимолетно улыбнулась и, кажется, оценила мои старания.
– Да, именно так.
– И часто такое случается? – спросил я.
Обдумывая ответ, она засмотрелась на верхушки деревьев.
– Я говорила об этом с сестрами, – она по-прежнему глядела вдаль. – Для Джессамин все вы, в сущности, одинаковы. В нашей семье она появилась позже всех, воздержание вообще дается ей с трудом. У нее пока не развилась чувствительность к разнице запахов и вкусов. – Ее лицо стало виноватым, она бросила на меня быстрый взгляд. – Извини.
– Ничего. Послушай, не надо бояться оскорбить меня, напугать и так далее. Я понимаю: ты так устроена. Я все понимаю – или, по крайней мере, стараюсь понять. Просто объясни, как сможешь.
Она глубоко вздохнула и опять засмотрелась вдаль.
– Поэтому Джессамин не уверена, что вообще когда-нибудь встретит того, кто окажется таким же… – она замялась, подыскивая верное слово, – …притягательным для нее, как ты для меня.
Она снова отвернулась.
– Эл пробыла в завязке, если так можно выразиться, гораздо дольше, и она меня поняла. С ней такое случалось дважды, один раз тяга была сильнее, второй – слабее.
– А с тобой?
– Раньше – никогда.
Мы снова уставились друг другу в глаза. На этот раз паузу прервал я.
– И что же сделала Элинор?
Спрашивать об этом не стоило. Эдит вздрогнула, ее лицо вдруг исказилось страданием. Я ждал, но она молчала.
– Ладно, похоже, вопрос был глупый.
Эдит подняла на меня глаза, умоляющие понять ее.
– Даже самый сильный может сорваться, разве не так?
– И ты… просишь у меня разрешения? – выговорил я. По спине прошел холодок, но замерзшие руки были здесь ни при чем.
От потрясения ее глаза стали огромными.
– Нет!
– Но ты же говоришь, что надежды нет, верно?
