Хлою склеил, но Дулан быстро пластинку сменит, как только сообразит, что Фред Пинк нас и впрямь на след пропавших Бишопов навел.
Вот так-то, во всем разобрались. Ну, вперед.
За светлой дверью оказывается не ванная комната, а длинный темный чердак. Темный чердак, похожий на… каталажку? Выглядит как тюрьма. Помещение перегораживает решетка из массивных, в дюйм толщиной брусьев, посаженных густо, на расстоянии дюйма друг от друга. Конец чердака теряется во мраке, лишь у входа из двух окошек в крыше струится тусклый свет. Пахнет какой-то гнилью и хвойным дезинфицирующим раствором, как в камере предварительного заключения в нашем участке. Нащупываю выключатель на стене, за решеткой загорается свет. Маломощная лампочка где-то под потолком освещает кровать, умывальник, диван, стол, стул, велотренажер, каморку с распахнутой дверью, за которой виднеется унитаз. Под грудой одеял на кровати кто-то шевелится – в темноте не разобрать кто. Чердак шириной метров пять, но, похоже, идет по всей длине Слейд-хауса. Я подхожу к решетке, прижимаю лицо к брусьям и вглядываюсь в сумрак.
– Эй!
Мне не отвечают. И кто там – фиг разберешь: он или она. Может, какой родственник полоумный? Так ведь по закону не положено… Нет, придется утром обо всем доложить начальству.
– Эй, вы что здесь делаете? – снова окликаю я.
Кто-то вздыхает, раскладушка скрипит.
– Эй, вы по-английски понимаете? Вам помощь нужна? Вы…
И тут раздается женский голос, тихий-тихий:
– А вы всамделишный?
Человек в своем уме такого вопроса не задаст. Раскладушка стоит где-то посредине чердака, мне видны только щека, рука, плечо, клок седых волос.
– Меня зовут Гордон Эдмондс. Да, всамделишный. Самый что ни на есть настоящий.
Она садится, подтягивает колени к груди:
– Те, кто во сне приходит, тоже утверждают, что настоящие, так что позвольте мне вам не поверить.
Голос унылый, дрожащий, но чувствуется, что дамочка воспитанная.
– Вот как-то раз приснилось, что Чарли Чаплин меня освободить пытается, кусачками для ногтей решетку выламывает.
Сощурившись, она глядит на меня – видно, забыла, как улыбаться.
– А однажды Вивиан Эйрс просверлил дыру в потолке, я через нее на крышу выбралась, он меня к своему планеру ремнями пристегнул, и мы перелетели через Дуврский пролив в Зедельгем. Я проснулась в слезах.
Натужно стонут батареи отопления.
– Гордон Эдмондс? Вы новенький?
Ну точно, дамочка из ума выжила.
– Да, новенький. А вы… вы пациентка?
– Если вы настоящий, то должны знать, кто я такая, – ворчит она.
– Неправда. Я – настоящий, но кто вы – понятия не имею.
Голос превращается в злобное шипение:
– Что, Чудовищу снова развлечений захотелось? Ни за что не поверю, что вы меня спасать пришли. Вот сволочь! Нет, я в эти игры не играю, так ей и передайте.
– Какие развлечения? Какие игры? Вы о ком?
– О Чудовище, вот о ком. По имени я ее называть не собираюсь.
Кого – ее? Неужели речь идет о Хлое? Нет, должно же быть какое-то разумное объяснение.
– Послушайте, я – полицейский. Детектив Гордон Эдмондс, из департамента уголовных расследований полицейского управления долины Темзы. Скажите, как вы здесь оказались? Точнее, как вы думаете, почему вы здесь оказались?
– Детектив в домашнем халате? Под прикрытием расследование ведете?
– Во что я одет – значения не имеет. Я полицейский, ясно вам?
Она, в одной ночнушке, встает с кровати и подплывает к решетке:
– Лжец.
Я отступаю на шаг – а вдруг у нее нож припрятан?
– Вы только не волнуйтесь, прошу вас. Я… я просто хочу понять, что здесь происходит. Как вас зовут?
В узкую щелку между прутьями решетки виден безумный глаз.
– Рита.
Слова вылетают изо рта, как шелковая лента из шляпы фокусника:
– Ни фига себе! Вы – Рита Бишоп, что ли?
Женщина моргает:
