В пабе. Жуткая дыра. ФП вроде не псих. Посмотрим как интервью пройдет. Скоро буду. ХХХ
Отправляю. Эврил, наверное, разогревает вчерашнюю лазанью, откупоривает бутылку вина, усаживается перед телевизором, смотрит пару эпизодов «Прослушки»{34}… Зря я сюда пришла. В морге и то веселее, чем в этом пабе. При виде меня старая карга за барной стойкой решила пошутить:
– Добрый вечер, красавица! Ты, должно быть, новая пассия нашего Фреда. И ты, Фред, хорош, проказник эдакий! Ты ее по объявлению в журнале нашел, что ли?
«Да, в „Горячих украинских коблах“», – едва не ответила я.
Как только она узнала, что я журналистка и пишу статью о проулке Слейд, отношение к «красавице» резко изменилось.
– Ну да, ну да, вы писаки все такие, если не спящую собаку разбудить, то хоть дохлую лошадь подстегнуть, да, голубушка?
На лестнице слышны шаги. Достаю цифровой диктофон «Сони», подарок папы и Сук, то есть третьей миссис Джон Тиммс, кладу на стол. В комнату входит Фред Пинк, высохший старикашка в обтрепанном коричневом пальто и с потертым школьным портфельчиком. Портфельчику лет пятьдесят, не меньше.
– Простите, что заставил вас ждать, мисс Тиммс. А то без сигаретки никакого удовольствия… – Голос у Фреда низкий, с хрипотцой, тон дружелюбный, располагающий к доверию.
– Ничего страшного, – отвечаю я. – Вам здесь удобно будет?
– Лучшее место во всем пабе.
Он ставит пивную кружку на стол, садится, по-стариковски потирает морщинистые ладони. Лицо его изрыто оспинами, кожа на небритых щеках свисает дряблыми складками. Дужка очков обмотана изолентой.
– Зазяб я на улице-то. А все этот запрет дурацкий. От рака не помру, так двухстороннее воспаление легких в могилу сведет. В голове не укладывается, чтобы в пабе – и не курить. С этой политкорректностью все как с ума посходили, вот что я вам скажу. А у Тони Блэра или у Гордона Брауна вам интервью брать не доводилось?
– Нет, пару раз на пресс-конференциях вопросы задавала. Не доросла еще интервью брать. Мистер Пинк, вы не возражаете, если я запишу нашу беседу на диктофон? Чтобы на записи в блокнот не отрываться?
– На диктофон так на диктофон, – говорит он, но не добавляет «Зовите меня Фред».
Я нажимаю кнопку записи.
– Интервью с мистером Фредом Пинком в пабе «Лиса и гончие», суббота, двадцать восьмого октября две тысячи шестого года, девятнадцать часов двадцать минут, – говорю я и поворачиваю диктофон к Фреду. – Все записывается, начинайте.
Старик тяжело вздыхает.
– Ну, что вам сказать… Кто однажды в психушке побывал, тому в жизни больше не поверят. Тут уж легче кредит в банке получить, чем кредит доверия заработать, – веско, с нажимом произносит он, словно бы выписывает слова несмываемыми чернилами. – Так что хотите – верьте, мисс Тиммс, хотите – нет, а в том, что случилось, один я виноват. Понимаете, это я племяннику моему, Алану, все досконально объяснил – про проулок Слейд, и про Гордона Эдмондса, и про Бишопов, Риту и Нэйтана, и про девятилетний цикл. Раззадорил его вроде как. Алан мне сказывал, что в его клуб человек двадцать или тридцать записалось, ну я и решил, что им ничего не грозит. Вневременные не любят к себе внимание привлекать. Помните же, какая шумиха поднялась, когда шестеро студентов пропали. А если бы двадцать или тридцать? Нет, на это они бы не осмелились. Тогда бы тут такое началось – набежали бы и типы из МИ-семь, и ФБР, если б среди пропавших ребята из США оказались, и мой приятель Дэвид Айк{35} – в общем, вся эта свора пристала бы к Слейд-хаусу, как триппер к шлюхе, глядишь, со всем разобрались бы. Если б я знал, что с Аланом всего пятеро пойдут, то, конечно же, запретил бы – уж очень оно рискованно. А если б запретил, то и мой племянник, и ваша сестра, и Ланс Арнотт, и Тодд Косгроув, и Анжелика Гиббонс, и Ферн Пенхалигон – все бы они жили бы в свое удовольствие, на работу бы устроились, семьями бы обзавелись, ипотеками… Вот меня совесть и мучает-то, мисс Тиммс. Ох как мучает… – Фред Пинк тяжело сглатывает, скрежещет зубами, закрывает глаза.
Пока он приходит в себя, я записываю в блокнот: «вневременные» и «Дэвид Айк».
– Ох, простите, мисс Тиммс, я…
– Мистер Пинк, я тоже перед Салли виновата, – утешаю его я. – Не судите себя слишком строго.
Фред Пинк утирает глаза смятой бумажной салфеткой, отхлебывает биттер и смотрит на лепрекона с рекламы «Гиннеса».
– Мистер Пинк, в своем мейле вы упоминали о некой предыстории, – говорю я.
– Ага, упоминал. Поэтому и попросил вас о личной встрече. По телефону вы б меня слушать не стали, трубку бы сразу бросили – и привет. Даже сейчас как я вам рассказывать начну, так вы наверняка подумаете, мол, вот же ж старый маразматик. Но, прошу вас, выслушайте меня. Все дело в Салли.
– Я – журналист и хорошо знаю, что действительность – штука сложная. Так что я вас выслушаю.
Помнится, пару недель назад Эврил, прочитав письмо Фреда Пинка, именно так и выразилась: «Вот же ж старый маразматик!»
– Все началось больше века тому назад, в Норфолке, близ Или, в имении Своффем-манор. Сейчас поместьем владеет какой-то саудовский шейх, дружок принца Чарльза, но в те годы оно было родовым гнездом семейства Четвинд-Питт, про него даже в «Книге Судного дня»{36} упоминается, можете проверить. Так вот, в тысяча восемьсот девяносто девятом году в Своффеме родились близнецы, мальчик и девочка. Нет, не в господском особняке, а в сторожке лесничего на окраине имения. Отца звали Гэбриэл Грэйер, мать – Нелли Грэйер, а близнецам дали имена Нора и Иона. Ну, отца дети не знали, потому что три года спустя Гэбриэла Грэйера подстрелил какой-то аристократ, перепутав фазана с пейзаном, так сказать. Лорд и леди Четвинд-Питт, терзаемые угрызениями совести, позволили Нелли Грэйер остаться в сторожке, а детям
