– Что, выказываете свою осведомленность?.. Еще и как медик?.. Но мне плевать, это здесь у меня повышается. Вернусь на базу, все наладится… Нас созвали, чтобы мы дали рекомендации по борьбе с глобальными угрозами, как вы предложили, но какие к черту глобальные угрозы, когда здесь всех нас как молотом по головам просто сокрушающей всех новостью о вашей атомной мине!
Я ответил мирно:
– Значит, крепкие у вас головы, если только молотом, а вы еще и спросите: где это стучат?
Он потребовал:
– Что насчет минного пояса?
К нам начали приближаться другие генералы, прислушиваясь к разговору.
– Генерал, – сказал я, – конечно, вам тоже было приятно читать наших газетчиков, что Россия в руинах, экономика порвана в клочья, армия разбежалась, последние танки поржавели и рассыпались… Но неужели вы поверили, что страна, пережившая столько нашествий на свои земли, вот так возьмет и скопытится?
Он сказал зло:
– Да, ваша контрразведка сумела внушить всему Западу такую мысль, а страна тем временем предательски перевооружилась!.. Ладно, что вы на самом деле хотели сказать этой миной?
– Разве это не шаг доброй воли? – спросил я. – Другие быстро бы сумели взорвать эту мину в одном из ваших городов и стереть его с лица земли! И все думали бы на террористов, начали бы стирать с лица планеты еще какое-нибудь исламское государство… А почему нет? В далеких планах их придется стереть с лица планеты все.
Подошел Сигурдсон, тоже злой, но более собранный, эту новость пережил за ночь, хотя сказал невесело и без заметной враждебности:
– Знаете ли, я склонен верить вам, но наши политики сразу спросят: а что он хотел добиться этим шантажом?
Я спросил тоскливо:
– Почему именно шантажом?
– Ну да, – ответил он с тяжелым сарказмом. – Не явный такой, тот слишком прост, а вот так предъявить доказательство, что вы могли бы, но не стали, добрые такие, а теперь за такую доброту вам что-то причитается.
– Я этого не говорил, – запротестовал я.
Генералы насмешливо заулыбались, да, конечно, не говорил, но сказал, такое сказануть можно и молча, все теперь умеют читать не только между строк или по лицам, но и в намерениях, а тут куда уж прозрачнее.
Харгрейв взглянул на Сигурдсона, тот старше, Сигурдсон чуть наклонил голову, Харгрейв тут же выпалил резко:
– Некоторые вещи не обязательно говорить в лоб. Вы сказали иначе, доктор Лавроноф.
– И что я сказал? Или даже сказанул?
– Это неявный, – заявил он уверенно, – но шантаж! Без предъявления каких-то определенных условий.
Карпентер, что все это время наблюдал молча, сказал громко:
– Вы взгляните на доктора. Не замечаете, он все еще думает о своих лабораторных мышах!.. Он не политик, а ученый. И даже не подумал о такой возможности.
– Но об этом могли подумать те, – сказал быстро Харгрейв, – кто его послал.
– И наверняка подумали, – сказал Сигурдсон мощным голосом.
Карпентер кивнул.
– Да, в центральных аппаратах разведки привыкли просчитывать все варианты. А если что упустят, советники, эксперты и аналитики подскажут… Но, коллеги, вроде бы все собрались? Давайте займем места, все-таки попытаемся сдвинуть с места более насущную, если говорить честно, проблему, с которой приехал доктор Лавроноф.
Генералы двинулись к креслам, а я спросил у Карпентера:
– А Дуайт сегодня не появится?
Он ответил, понизив голос:
– Он отправился встречать Барбару Баллантэйн. Это глава сенатской комиссии по расходованию бюджетных денег на военные цели. С нею нужно быть крайне почтительным.
Я пробормотал:
– Но сейчас вроде бы не идет речь о каких-то бюджетных суммах?
Он развел руками.
– Вы плохо представляете себе наши реалии, доктор. У нас страна демократии, а это значит, любой может лезть любопытным рылом в наши дела и требовать раскрыть для общественности наши секреты. Иначе это недемократично.
– Значит, эта Барбара…
– Генерал Баллантэйн, – поправил он. – У нее генеральское звание.
– Ого, генеральша…
– Генеральша, – ответил он, – насколько я представляю себе, это жена генерала. А она, увы, сама генерал, что совсем хреново. Даже не представляю, как получила такое
