В кожу изнутри било бесчисленное количество маленьких родников. Не существовало ничего более невыносимого, чем эта обжигающая, всеохватная любовь, делающая каждого человека стоящим сострадания. Так хотелось прикоснуться к каждому лицу, прижаться губами к коже за ухом и прошептать, что все будет хорошо. Притяжение легко превращалось в страсть – и вот уже Годар горела от желаний, перевоплощалась в инструмент для удовлетворения любой жажды. Чувства сменяли друг друга так быстро и неуловимо, что Терновнику казалось, будто в него ворвалась целая толпа.
– Я люблю всех, – шепнула Годар и легко оттолкнула его рукой. – Даже тебя, Тристан.
Почти неощутимый толчок заставил ошарашенного короля вынырнуть из чужого восприятия. Он покачнулся, начал пытаться удержаться, чтобы не упасть. На поверхности – в зале Советов – не осталось тепла, только чужой страх и надсадное ожидание.
– Я не стремлюсь сохранить в себе человеческое, король, – пожала плечами еретичка, а Терновнику хотелось вернуться обратно, погрузиться в буйство слепящих желаний. – Человек – это сплошные ограничения.
Годар снова села на пол и посмотрела на пастырей. Те недоуменно переглядывались, пытаясь понять, что происходит. Пастырь Вик все еще сражался с собственным горлом, не желающим произносить ни слова.
Обвиняемая расположилась поудобнее, мотнула головой, а затем шлепнула ладонями об пол. Прислушавшись к безобидному звуку, ударила снова. Кожа ласково прикасалась к фигурным камням. Годар выглядела так, словно затеяла незнакомую игру. Только разбитые Терновником губы и ссадины на лице портили картину.
– Зачем ты здесь? – спросил король.
– Я могу исцелить любого человека. – Голос Годар смягчился, наполнился теплом и мечтой. – Могу сделать из разбитого целое. Я знаю, что вам всю жизнь говорили иное, но вера в Бога-отца не нужна, чтобы совершать нечто поразительное, как она не нужна, чтобы дышать. Кто-нибудь хочет увидеть настоящее чудо?
– Да как ты смеешь! – вскричал пастырь Симон. – Исцелять могут только святые, а не шлюхи вроде тебя!
Он отодвинул кашляющего Вика и выступил вперед. Необходимо было срочно что-то предпринять, иначе контроль над святыми ослабнет. А кто еще сможет защитить Лурд от мертвых?
– Пастыри не хотят терять своих рабов. – Годар обвела взглядом Совет. – Но инквизиторы и святые должны стремиться узнать правду. И я могу вам ее показать.
– Схватите ее и отправьте в подвал! – разъярился Терновник. – Она уже совратила одного инквизитора, на этом пора остановиться. Хватит с нас ярмарочных фокусов!
Братья и сестры веры зашумели.
– Если она все равно ничего не может, пусть попробует, – предложил лорд-инквизитор Линд. – Всем будет интересно увидеть, как дьявол в очередной раз попадет впросак.
– Я согласен, – прокряхтел какой-то сухой старик небольшого роста со скрюченной от болезни рукой. – Пусть покажет, на что способна. Вылечи меня, если считаешь себя такой всемогущей. Но дьявол только обещает, а ничего не делает. Чудеса подвластны лишь Богу.
– Да, но он запрещает совершать их, ведь это грех гордыни, – усмехнулась Годар. – Какой смысл в обладании властью, если ты никогда ею не воспользуешься? Разве не прекрасно гордиться тем, что можешь раздвигать волны моря? Видеть безграничную красоту любви? Зажигать пламя или направлять облака?
– Откажись, Трион! Твоя душа будет проклята, глупец! – крикнул кто-то.
– Исцели меня, ведьма. Я хочу знать правду. Хочу раздвигать облака.
Терновник обернулся на знакомый низкий голос. В этот раз Епифания пришла на собрание без меча, не в силах опять к нему прикоснуться, и ощущение скверны измучило ее. Король-тиран порабощал, превращал ее в слугу, и остатки гордости вскипели в ответ на вызов Годар. Лицо женщины-воина потеряло обычную самоуверенность, а глаза – блеск, но она совершала первый в жизни проступок с гордостью воина, которую Терновник старался у нее отнять.
– Тьфу ты, – сплюнул кто-то из пастырей. – На костер ее!
Годар ответила понимающим кивком. Она продолжила прикасаться ладонями к полу. Шлепки становились все громче, пока она не ударила со значением, прогнувшись над ладонями, будто припечатывала изо всех сил. Воздух пошел еле заметной рябью. Рябь тут же исчезла, словно обман зрения, – пробежала и растворилась, как мираж в жарком мареве лета. Терновник ощущал, как от тела Годар расходится невидимый шторм, который устремляется к пастырю Вику, к Симону, ко всем тем, кого он привык воспринимать незыблемыми столпами церкви. Будто трещина при землетрясении, разрывающая почву.
Непонятная ему незримая волна налетела на людей, находившихся перед еретичкой, охватила их целиком, но никто из них этого не понимал. Епифания дрожала, поднеся кулак ко рту. Проклятая ведьма творила колдовство, и Терновник не смог ей помешать. Не было никаких демонов, противостоять оказалось некому.
Все продолжили гомонить, затем по лицу пастыря Вика покатились слезы. Он начал раскачиваться и зарыдал, словно расстроенный ребенок. Руки старика тряслись от переизбытка эмоций.
– Уведите меня, уведите меня отсюда, – все просил и просил он, и пастырю помогли встать.
– Боже, мы все должны бежать, мы должны уйти…
Оказавшийся на пути необычной магии инквизитор побледнел, словно лист бумаги. Он осматривал каждого с изумлением в глазах. Что-то открылось молодому дознавателю, и Терновник жадно хотел знать, что, но голоса в его голове стихли. Не исчезли совсем, но спутались, смешались, превратившись в плохо понятный шум.
Годар обводила зал Совета спокойным взглядом. Суд над ней позволил собрать всех глав церкви вместе и нанести удар. Пастырь с больной рукой, осмелившийся согласиться на предложение ведьмы, шевелил гибкими розовыми пальцами и радостно плакал. Окружавших его членов Совета разрывало от противоречий.
– Она исцелила его!
