противно трогал между лопаток. Мысли его были далеко от девушки-инспектора, швырнувшей ему паспорт через стол.
Как не удивляться забавной математике жизни! Всем этим совпадениям-стечениям – линиям и точкам великого уравнения, не умещающегося ни в глазу, ни в мозгу. Забавляется жизнь, то изящно, то нелепо сводя прошлое с настоящим. Когда-то Митя познакомился с Олегом при обстоятельствах, связанных с одним весьма неудачным актом мочеиспускания.
До того вечера Митя его не знал. Слышал, что есть такой Чуча, который, когда выпьет, сначала отрубается, а потом внезапно просыпается и выкидывает что-нибудь умопомрачительное. То схватит кастрюли и бежит, гремя ими, по общаге – тревога, мол, по кораблю, вражеский эсминец по правому борту. И ведь во флоте не служил. Вообще нигде не служил. А по правому борту у общаги – другая общага, вовсе не вражеская, потому что принадлежит медицинскому институту, а все знают, что в медицинском бездна красивых девушек. То вдруг начнет стулья составлять, требовать матрас и подушку – пока наконец ему не объяснят, что они в пивной – в пивной, а не в гостях у Женечки, – и стулья лучше возвратить за соседний столик, пока хозяева не вернулись.
В тот вечер приключилась первая Митина пьянка в общежитии геофака. Приключилась после драки на дискотеке. Местные пришли бить приезжих студентов. Обычай был такой у местных. Митя, конечно, оказался в эпицентре: гвалт, топот и мелькающие кулаки в различных ракурсах. Двоим он успел съездить, но не сильно, только раззадорил их. Они оказались мастерами диско-битв. Один обхватил его, прижав руки к туловищу, другой принялся лупить, куда мог попасть. Его спасла Люся. Повисла на летевшем к его физиономии кулаке, стала называть какие-то клички и фамилии и так безапелляционно крыть всех матом, что его отпустили. Люся вывела его на улицу. Когда разъехались милицейские 'бобики', увозя, как заведено, самых побитых, все перезнакомились и пошли пить в общагу, в боевую 201-ю комнату.
– Люсь, – спросил по дороге Митя, в котором любопытство одолело стыд. – Что за имена ты им называла?
– Да бандюков наших ростовских, – спокойно ответила Люся. – Сказала, что любой из них за тебя подпишется, потому что ты Кроту Северному троюродный брат.
– Ты что, с бандюками знакома?
– С ума сошел? Ни с одним не знакома. Но про всех все знаю. Ты бы постоял пару раз на нашей кухне, тоже знал бы. ?Гитара, будто провинившаяся, стояла в углу. Сигаретный дым лежал над столом перевернутым белым барханом. Догорала и нервно щелкала свеча в консервной банке. Сидели, свинцово свесив головы. Из девушек была одна Люся. Закинув руку ему на плечо, придвинулась так близко, что Митя слышал ее разгоряченное алкоголем дыхание. Она качала ногой под столом, и эти колебания, как волны, держали его на плаву.
Молчание было непреодолимо, как тупик. Кончилась водка. Проблема была даже не в том, что кончилась. Через дорогу от общаги частный сектор, а там самогонные бабушки. Постучи, сунь денежку в окошко – и получи продукт. Проблема была в том, что водка и деньги кончились одновременно. Докуривали последние сигареты.
И вдруг Пижняк с химфака поднялся с распахнутой во всю ширь улыбкой.
– Эврика! – прошептал он.
Убежал и скоро вернулся с бутылкой.
– Вспомнил, – сказал Пижняк. – Как я мог забыть? – и потрогал вздувшийся налево подбородок.
Бутылка из-под 'Нарзана', закупоренная свернутой в жгут газеткой. Для нее весело расчистили место, смахнув окурки и рыбьи скелеты на пол. Разлили и опрокинули. И Митя содрогнулся, будто раскусил керосиновую лампу, – так сильно отдавал керосином этот самогон. Желудок ойкнул, метнулся вниз, в сторону и застрял в районе лопаток. 'Неужели из керосина гонят???' Закуски не оказалось, из остатков 'оливье', наспех приготовленного Люсей, торчали 'бычки' 'Родопи'.
– Чуча, мать твою, ты зачем свой 'Родопи' в 'оливье' тушил?
Но Чуча спал, уставившись в потолок малиновыми синяками. Его растолкали.
– Ты зачем 'бычки' в 'оливье' накидал?
Он вдруг вскочил, тараща оплывшие глаза, и, схватив себя одновременно между ног и за горло, выскочил вон.
– Ты куда?
Кто-то нашел редиску. Аккуратно поделили на ломтики.
– Ну, между первой и второй?
Вторую Митя вылил в кадку с фикусом. Фикус по ночам потихоньку приносили из холла, когда засыпала вахтерша. Он стоял там до тех пор, пока за ним не приходила товарищ Гвоздь, комендантша общежития. Через некоторое время, при очередном благоприятном стечении обстоятельств фикус снова возвращался в 201-ю комнату.
– Ну?
Третью – в трехлитровую банку, служившую пепельницей. Пижняк почему-то тоже не выпил, а держал рюмку в поднятой руке и внимательно ее рассматривал. И вдруг так же неожиданно сказал:
– А! Да я перепутал. Дай-ка?
Он поставил рюмку, взял бутылку, приблизил к самому лицу.
– Ну да. Самогон был в 'Колокольчике', а это 'Нарзан'. Перепутал. Еще сомневался? Щас принесу.
Он вышел за дверь, но тут же вернулся, забрал бутылку.
– Керосин мне нужен, на практикуме сказали принести немного.
Дверь не успела закрыться, как тут же распахнулась снова. Темный силуэт появился в проеме.
– Это не ваш товарищ в туалете спит? – сказал силуэт, зевнул и добавил: – Сигаретой не угостите?
Не угостили. Кто станет раздавать сигареты каким-то темным силуэтам? За Чучей снарядилась целая экспедиция. Пошел и Митя, а с ним Люся. Никто не воспротивился. Люся в любой компании была своим парнем.
Чуча спал, закинув локоть на краешек унитаза, ушами красен, а ногами бос. Грудь его была покрыта жеваным горошком, длинные тощие ноги вытянулись до противоположных кабинок. Левой рукой он по- прежнему держал себя за причинное место.
– Эй! Вставай! Вставай! – Он не реагировал и очнулся лишь тогда, когда в унитазе, на котором он спал, спустили воду. Струя из бачка, шипя и выскакивая наружу, окропила его, он встрепенулся, стремительно вскочил на ноги и выбежал из туалета. – Ты куда?!
Худосочная Чучина фигура, петляя и размахивая одной рукой, неслась по коридору. Он влетел в какую- то комнату в дальнем конце – увы, она оказалась не заперта, – и через несколько секунд оттуда раздался пронзительный девичий визг.
В тот вечер перепутал не только Пижняк. Чуча тоже перепутал. Он помнил, что в туалет – до конца коридора и направо. Его разбудили, не опорожненный мочевой пузырь давит на глаза? Он и кинулся – прямо по коридору и направо. Вбежал в комнату с расстегнутыми штанами, разбуженные вероломным вторжением девушки не успели его остановить. За кабинку он принял двустворчатый платяной шкаф.
Глава 4
Тесная 'дежурка', словно коллективный панцирь, давно приросла к каждому, стала продолжением спины, коробочкой для мозга. Удивительным образом, сидя в ней, можно было часами думать о вещах, не выходящих за пределы этих пяти квадратных метров. Пяти пыльных квадратных метров, наполненных резиновыми палками, рациями, журналами сдачи и приема оружия, порножурналами, дочерна пропитанными ружейным маслом тряпицами. Митя больше не боролся с этим, как когда-то в армии. Теперь это ни к чему. Охрана коммерческого банка оказалась все той же казармой. Казарма оказалась лучшим в мире лекарством от непрошеных мыслей.
– Слышь, вали, иди на вход, твое время.
