– Да ну на?! Еще пять минут.
– Часы свои выброси на?! Ровно два уже.
'Дежурка' насквозь пропахла мужиками. Потеющими за работой мужиками. Они сами насквозь пропахли 'дежуркой'. Самые заносчивые, вроде начальницы валютного отдела, сталкиваясь с ними в коридорах, не здороваются и воротят нос. Зовут их сторожами. За это они зовут сотрудников банка 'банкоматами'. Однажды 'банкоматы' пожаловались Рызенко. Мол, охранники-то воняют – такие люди в банк приходят, а тут? Юскова, начальника охраны, Рызенко вызывал к себе. Пришлось ему брехать, что 'пацаны' постоянно упражняются – подтягиваются на перекладине, поднимают гири, отсюда и запах. 'Пацаны' – все и навсегда здесь пацаны. Маленькая собачка до старости щенок. Митя, как и все, не сразу уловил, где его место в банковской иерархии. Впрочем, поначалу было иначе. Вернее, всем очень хотелось, чтобы было иначе. И охранникам, и самим 'банкоматам'. Время было такое – всем чего-нибудь сильно хотелось, потому что до этого не знали, чего хотеть, и казалось, что самого желания достаточно, чтобы оно сбылось. Хотелось красиво: чтобы все в дорогой одежде, чтобы друг с другом на 'вы'. Не вышло. А ведь до сих пор, принимая новичков, Юсков прополаскивает им мозги в розовом отваре: 'Работа для настоящих мужчин? ответственность за безопасность? безопасность – дело первостепенной важности? молодой сплоченный коллектив'.
– Опять Витю на? послали.
– Да ты что?
– Ну. Он генеральшу не узнал, не пускал ее в банк.
– Памяти у него ник-какой на лица. Мне, например, одного раза хватило.
– Главное, видит же, что за ней полковник идет, дверь ей открывает.
Проржавевшую перекладину во дворе они после того скандала по поводу запахов спилили. Пилили 'болгаркой' – шумно, снопы искр летели в окна валютного отдела. Им, конечно, не понравилось такое к себе отношение. 'Банкоматы охренели!' Они накупили одеколонов, стали проветривать комнату и следить друг за другом: 'А ты, брат, в этих же носках вчера работал'. Некоторое время все было галантно. Как когда-то хотелось. Юсков лично обнюхивал их и оставался доволен. Но потом запах казармы вернулся. Одеколоны закончились, менять на каждую смену носки оказалось волокитно. Их больше не трогали. Глаза в сторонку, топ-топ мимо. Сторожа, что с них взять?
– База – сотому!!!
Вова спросонья дернулся так, что стул под ним треснул и сломался. Смеяться не стали. Слишком он нервный, этот Вова-сапер. Любит рассказывать про свою контузию, на каждой смене хоть раз любит с кем- нибудь поругаться. Носит в кармане фотографию жены топлес. Показывает: 'Видал такое? Шестой номер!'
– База – сотому!
– База на приеме.
– Встречайте.
– Понял тебя, сотый. Встречаем.
Вова снял ноги со стола и встал. На одном из мониторов остался след обувного крема – повод для взбучки со стороны Юскова. Но никто не вытрет – западло. Лицо у Вовы опухло, левая щека, на которой он лежал, вся была в розово-белых складках. Он стоял, щурясь и сопя, и поправлял съехавшую на сторону кобуру. Толик незаметно подмигнул Мите – мол, сейчас выпрется в таком виде Мишу встречать. Была очередь Вовы-сапера встречать на входе Рызенко. Конечно, не стоило выползать навстречу Рызенко, как крот из норки. Толик раз десять ему повторял: не спи, скоро Миша приедет.
– Я схожу, – сказал Митя. – Будешь должен.
– Угу, – отозвался Вова и тут же плюхнулся на место.
Ничего трудного в том, чтобы постоять у входа, держа руку на кобуре и зорко оглядывая окрестность, нет. Но дело не в этом. Нельзя нарушать правила. Никогда ни за кого ничего не делай – главное правило казармы. Может быть, в валютном отделе правила другие? Но это сомнительно. Судя по тем обрывкам ссор, что можно услышать, проходя мимо валютного отдела, правила те же. Иначе разве выясняли бы там, в чьих обязанностях идти врать клиенту по поводу задержки его перечислений: 'Ты что тут, козла отпущения нашел? Мне твою работу делать?' У кассы Митя замедлил шаг, наклонился к щели между барьером и зеркальным стеклом.
– Едет, – бросил он.
В ту же секунду в кассе по направлению к двери застрочили каблуки. Утром Рызенко взял в кассе деньги. Три тысячи евро. Не оказалось наличности в кармане, срочно была нужна. В этом есть шик – как он прибегает к кассе, как, наклонившись к барьеру, говорит: 'Девчат, денег дайте'. Девчата хихикают: 'Сколько вам, Михаил Юрьевич?' Он частенько так делает. Уедет, вернется через час. 'Возьмите, я вам, кажется, должен'. Девчата снова хихикают. Но сегодня вышла накладка. Скоро вечер, кассу сводить, а валюты в кассе не хватает. Забыл, наверное. Девчата в кассе волнуются, не хотят засиживаться допоздна.
На улице моросило. Прохожие торопливо пробирались между припаркованными перед банком машинами. Скоро из-за поворота вырулил черный 'Мерседес' и, сделав лихой вираж через всю улицу, встал напротив.
Двери 'Мерседеса' хлопнули. Мите всегда нравилось слушать, как хлопают двери крупных породистых машин. Есть в этом звуке что-то от хруста яблока. Гигантского сочного яблока. И в жестах, какими захлопывают красивые глянцевые двери, столько же радости, сколько в жестах, подносящих ко рту яблоко. Хрусть! Рызенко выскочил раньше телохранителя и затрусил к банку. Он всегда торопился. Он выскакивал из машины и бежал. И лицо у него было, как у шахматиста, обдумывающего ход. В десятках глаз, вольно и невольно, мимоходом и надолго задержавшихся на нем, одно и то же: зависть и любование. Все хотят вот так хлопать дверью 'Мерседеса' и бежать к банку впереди телохранителей.
Митя решился. В самый последний момент, когда Рызенко уже подходил к лестнице, шагнул наперерез.
– Михал Юрьич?
Рызенко остановился, поставив одну ногу на ступеньку. Выглядел он нерадостно. 'Без раболепия, – напомнил себе Митя, – без раболепия'. Неделю назад все получилось вполне пристойно. Постучал, вошел. Держался уверенно, правая рука на кобуре, левая вдоль туловища. 'Извините, что отвлекаю'. Рызенко выслушал его, посмеялся законодательной шутке. Он ведь и сам когда-то куда-то баллотировался. Обещал подумать.
– Михал Юрьевич, я подходил к вам в прошлый понедельник, – начал Митя, встав слишком близко, слишком прямо заглядывая Рызенко в глаза. – Насчет паспорта? насчет гражданства?
Пауза затягивалась, и он начинал жалеть о том, что затеял. Рызенко молчал. Быстрая тень пролетела по его лицу, он вспомнил.
– А! Ну и что?
Митя жалел, жалел, жалел. Решительно и бесповоротно жалел о том, что затеял. 'Личка' стояла поодаль, наблюдая за их разговором. Лучше бы позволил Вове выйти с мятой щекой на всеобщее осмеяние. Но деваться было некуда, нужно было договаривать.
– Я вам рассказывал. Мне в ПВС паспорт не меняют. Закон новый вышел? Вы сказали, что подумаете… – Голос был сладок, липок, голосовые связки выделяли сироп. Сплюнуть вместе с языком. Он покашлял: -?что подумаете насчет того, что можно сделать.
Рызенко пожал плечом и подался вперед, быстро наполняясь движением.
– Так что ты хочешь, чтобы я поехал туда, им морды набил, что ли?
И побежал вверх по лестнице. Шесть ступенек крыльца пролетел, как выпущенный из пращи, дернул массивную дверь. 'Забыл открыть', – спохватился Митя. Вслед Рызенко, приноравливаясь к его шагам, уже цокала каблуками по мрамору начальница кассы. Митя поправил кобуру и пошел вдоль банковских машин, бессмысленно разглядывая номера. Водители кучковались вокруг расстеленного на чьем-то багажнике кроссворда и, скорей всего, ничего не видели. Парни из 'лички' уже выгружали из багажника коробки с водой. 'Не в настроении, – подумал Митя. – Не надо было сегодня подходить. Плохое настроение. Оно и утром было заметно, что не в настроении. Зачем было лезть?' Над сливающимися в полосу крышами машин дрожала изморось. Крыши блестели. 'Может быть, если бы в пятницу подошел, после обеда? А сегодня не надо было. Зря. Сегодня не надо было'.
